«всё связано со всем»
Внимание!
понедельник, 20 марта 2017
И снова по ларюше. Они классные, не то что ваш ховарин ебучий.
"AltaVista"
В одном из домов, там, где кофе и сигаретаОднушка последнем этаже пятиэтажки. В окне тускло горит свет, лампочка без абажура. На яркое тепло летят сонные глупые мухи. Форточка приоткрыта, у окна виден силуэт человека с сигаретой, кухня заполнена дымом, отчего по стенам расползаются причудливые тени. Три часа ночи. Во дворе тишина, и на кухне тоже тихо. Ларцев сидит за столом и пьет крепкий пустой кофе. Ему не нравится запах сигаретного дыма, но он молчит и смотрит на свою кружку с коричневыми потеками. Мерно тикают стрелки часов, сипло дышит Вадюша. Парень знает, что Ларцев не переносит табачный запах, но курит и молчит. Каждый на кухне погружен в раздумья. Мысли переплетаются, смешиваются, будто запах сигарет и кофе, они — часть одной проблемы и они разнятся. Ларцев считает произошедшее ошибкой. Случайностью. Чем-то очень странным, что сейчас, в три часа ночи, не поддается решению, что не разложить на составляющие, будто химическую формулу. Вадюша старается понять, как он относится к случившемуся, понять себя. И выкуривает уже четвертую сигарету подряд, не беспокоясь о процентном содержании кислорода на кухне. Ни Ларцев, ни Вадим не решаются нарушить тишину, хотя надо обсудить, поговорить и прийти к общему решению. Но решения, которые ты принимаешь после двух часов ночи — это неправильные решения. Поэтому лучше молчать. Допить кофе. Докурить сигарету. Вымыть чашку, выкинуть окурок в форточку, распахнуть её настежь и уйти спать. Возможно, утром что-то прояснится.
Те, кто придут узнать, что нас нет, простят нас за это— А Вадюша дома? А скиньте мячик! — так Пурген кричал тёте Любе лет десять назад. Потом всё изменилось, потом уже Вадюша уходил без разрешения матери. Потом появились телефоны. А потом появился Ларцев. И Вадюша изменился. Пурген сначала понять никак не мог, что же происходит с его другом, почему тот всё реже пересекается с компанией «бродяг», почему исчезает куда-то, и не говорит, куда и зачем. Вообще старому другу помогать перестал — водку у мужиков воровать не пошел, с крыши в прохожих лузгой плевать тоже отказался! Прежний Вадюша исчез. И Пурген обижался сперва, ревновал, выпытал, что за баба такая у Вадюши. Но тот отмалчивался и всячески уходил от ответов. А Пурген дураком не был. Он знал, что так с друзьями не поступают, что нельзя вот так вот просто взять и прекратить общение. Щипать телок за жопы не пошел! А почему? А потому что у него другие жопы на уме! Хоть Паша и был так себе аналитиком, сложить два и два для него не составило труда. Всё это барахло с отказами началось после того, как Вадюша стал ходить к химику на занятия домой. Уж какой там его химией Александр Дмитриевич накачивал, Пурген не знал, но однажды поймал Вадю на улице, где заставил объясниться. И тот нехотя рассказал, что и как. Опустив подробности и завалив Пургена заумными словечками и мудрыми фразочками из пацанских пабликов, на которые Паша только кивал, и делал вид, что понимает. В любом случае, эти все дела — только Вадюшины, и с кем он там трахается или занимается химией — его личные проблемы. Теперь Паша даже рад был, что друг не втягивает его во всю эту дребедень. А с другой стороны, если у Вадюши появился хахаль, за свою душевную и прочую целостность можно было быть спокойным. В конце концов, Вадя всё же не совсем бросил Пургена и пару раз в неделю выходил посидеть на ступеньках — то мыльные пузыри попускать, то обсудить, что же дальше будет. А дальше будет лето, и надо искать работу. И прежнего Вадюши нет, а новый уже договорился с Рауфом на работу в офисе. Жизнь идет вперед, и только Пурген застыл, смотрит на проносящиеся мимо него дни, потягивая пиво, и только удивляется, как быстро меняется всё вокруг.
В этом году такое жаркое летоВ июне сессия и ЕГЭ. Июнь заполнен событиями, движением, школьниками, зубрящими ответы на тесты, студентами, пасущимися около кабинетов. Июнь — похоже на свист лесной птички. Ларцев теперь часто бывает в лесу, это удобнее, чем выбирать пустую лавочку где-на районе и постоянно слышать от Вадюши беспокойное сопение, ведь «вдруг пацаны увидят». Да, далековато, нужно выбираться за город, но зато никакого риска быть замеченными ни шумной компанией друзей Вади, ни назойливыми коллегами Александра Дмитриевича. Пурген держал язык за зубами, а делиться подробностями личной жизни со всем Дыбенко Вадюша не желал, как не желал этого и Ларцев. На него и так косо поглядывали коллеги в школе — не женат, избегает «чайных» посиделок после уроков, нелюдим. Естественно в женском коллективе сразу начинают ходить слухи. Но Александр Дмитриевич, будучи человеком крайне разумным, пустил слух сам. И спустя уже пару дней весь педсостав знал, что химик — вдовец, и что лучше обходить подобные темы стороной, дабы не прослыть нетактичными и грубыми.
В июне Вадюша живет у Ларцева. Мать не в курсе, она знает только выдуманную за пару минут историю о девушке «не с района», с которой прямо любовь, как в фильмах, и пока лето, и учеба заканчивается (а заканчивается она весьма успешно, не как в прошлом году) — нужно попробовать пожить вместе. Прямо вот жизненно необходимо. Прямо вот кишки выворачивает, когда Вадюша о ней думает, и «нет, мам, это не отравление, у нас тут по-серьезке всё, повезло мне, еба...кхм, очень повезло». Ларцев впервые готовит завтраки на двоих. Нормальные, а не так, что кинул кусок хлеба в рот утром, и до вечера не думаешь, что и как. С кашей и кофе. Вадюша моет посуду и помогает с уборкой. И если дел нет, они едут в лес.
В июне тополиный пух и бабочки-капустницы. У Ларцева слезятся глаза и не переставая першит в горле. А Вадюша не умолкая рассказывает истории из детства, когда он проводил лето в деревне, и «своими глазами видел, как личинки пожирают капусту — одна полкочна за ночь сожрала, вот чесслово, АлексанДмитрич!» За городом тополей нет, там ельник и белки. И птицы поют: «июнь! июнь!», напоминая, что впереди еще целых два месяца каникул. Два месяца солнца, летних ливней, теплых ночей и ярко-звездного неба. Месяц невыносимой жары и месяц уже совсем не летней прохлады. Один и еще один — будет два. Два, как Вадюша и Ларцев.
Там наверху тихо течет раскаленная крышаОднушка на последнем этаже пятиэтажки. Июль, жара. Тепло даже ночью, душный воздух пахнет асфальтом и немного гарью. Не спасает старенький вентилятор, и спать вдвоём — невыносимая мука. Ларцев не снимает майку, а Вадюша подолгу задерживается в ванной под холодным душем, чтобы успеть не нагреться и всё же уснуть в обнимку с Александром Дмитриевичем. Называть Сашей химика у Вадима язык не поворачивается. После полуночи слышно, как разговаривают за стеной соседи, как едет позднее такси мимо темных домов. Слышно, как мерно дышит Ларцев и как ворочается во сне беспокойный Вадюша. Лучше всего на Дыбенко утром, пока солнце еще не поднялось не то что над крышами, а даже над горизонтом. Утром прохладно, тихо и можно без опаски курить на балконе или у подъезда, не опасаясь встретить знакомых, коллег или назойливых старух. А днем снова жара, от которой не спастись ни в тени на улице, ни дома, в бетонных стенах. Жарко настолько, что кажется — еще чуть-чуть — и металлическая кровля крыши расплавится и стечет на асфальт раскаленной лужицей. Но нет, крыша едет пока что только у горожан. Ларцеву же можно не беспокоиться — он сошел с ума уже давно. Сошел, и методично движется по ухабистой дорожке совместной жизни с Вадюшей, которая только на первый взгляд кажется спокойной и размеренной. Споры, кто первый сядет за компьютер («Ну мне только пять минуточек» — «После посидишь, мне учебный план заполнить нужно» ), кто прибирает в комнате («Да уберу я» — «Пока уберешь, там зародится новая форма жизни, а я не согласен делить квартиру с еще одним существом» ), и прочие прелести быта прочно впитывались в сознание как Вадюши, так и Александра Дмитриевича. Но как ни странно, и того и другого устраивал тот факт, что их любовь — это не только секс и совместный просмотр фильмов (или роликов с YouTube, когда Ларцеву было лень убеждать Вадима, что это деградантство и неинтересно). Возможно, потому что в жару не хотелось ничего больше поцелуев, возможно, потому что оба понимали — такое только в плохих романтических комедиях и сказках бывает. А тут жизнь, Дыбенко, и сказки здесь даже младенцам не рассказывают.
Окна открыты, мышка спитНе спят лишь соседи, и настоящие мыши бегают под крышей.
Последний раз такое было при Александре II. В тысяча восемьсот шестьдесят пятом, кажется. Пожары, климатическая аномалия, Раскольников, возомнивший себя невесть кем... Жуткие времена желтого Петербурга. Погода всегда влияла на людей. Резкая смена давления — и двум старушкам не нужен ни Родион Романович, ни скорая. А если брать масштабней? Климат. Теплее на пару градусов — привет, эпоха Возрождения. Похолодало на все те же пару градусов — здравствуй, Святая Инквизиция. Научные факты, и ничего сверх того. Сейчас бы в век информационных технологий говорить об эпохе малого ледникового периода, той самой, что принесла Великий голод, чуму и льды на земли Гренландии... Это хоть слегка отвлечет от жары снаружи. Отвлечет Ларцева, а Вадюшу усыпит. Что тоже неплохо. Александр Дмитриевич любит смотреть на спящего Вадима. Ухмылка гопника и нахальный взгляд сменяются детским выражением, наивным и спокойным. Во сне нет проблем, не нужно ходить на работу, и налоги во сне тоже не платят. Во сне летают по прохладному воздуху, который как вода плотный, и может удержать Вадюшу. Какие к черту самолеты, парашюты, когда можно уснуть и испытать всё тоже самое, но ярче. И не разбиться.
Но даже несмотря на жару, окна квартиры на пятом этаже практически всё время нараспашку. Москитные сетки не пропускают насекомых, но они не работают против городского шума. И не работают против телефонных звонков. Ларцеву звонят из бухгалтерии. Ларцеву звонят из канцелярии. Ларцеву звонят из отдела кадров. Ларцева нет дома, дома мышь повесилась. На проводе. Не квартира, а справочная. И только настоящие мыши бегают где-то по чердаку. Но звонки случаются нечасто, а как только случаются — Вадюша, пользуясь моментом, бежит за компьютер. В последнее время Ларцев редко сидит перед монитором, да и Вадику не до этого, однако уделить минут десять бездумному пролистыванию сетей сам бог велел. Ликлайдер. Но мышка, как и системный блок, как и жители квартиры на пятом этаже — спят всё чаще.
Режим сбит окончательно. Ночью Ларцев и Вадюша выходят из дома, будто тени, иногда забираясь на крышу, иногда выискивая лавочку, наименее освещенную фонарями. Звезды в июле светят особенно ярко. А в августе будет звездопад. Александр Дмитриевич не верит в приметы и исполнения желаний. И Вадюша не верит тоже. Но оба ждут августа, чтобы, не веря, подумать об одном и том же. Вдруг сбудется?
Будет гроза, молнии ждут сигнала контрабандистаВсё было в порядке. Вадюша, несмотря на жару, которая уже шла к спаду, несколько раз в неделю ездил работать в офис — разгружать "газели «с бутылями воды, заправлять бумагу в принтеры, менять картриджи. Ему нравилось это незамысловатое занятие, за которое еще и денег давали. Работа давала Вадюше почувствовать, что не совсем уж он пропащий, что он может быть как нормальные люди. И пива пить меньше стал, ведь зачем пиво, когда дома есть опьяняющий своим существованием Ларцев? Александр Дмитриевич был полной противоположностью Пургену, методично вытягивая Вадю на свой уровень. Книжки заставлял читать. Вадюша сперва кобенился, а после Ларцев его насильно спать укладывал и те самые книжки отбирал.
Но помимо книг были разговоры до трех часов ночи. Были фильмы. И снова разговоры. Одно одеяло на двоих, потому что хоть на улице даже в ночь тепло, но ноги мерзли. Конечно, по-бабски это — укрывать пледиком дремлющего рядом Ларцева, но в жопу пускай идут те, кто так считают. Вентилятор работает как проклятый, с ним можно простудиться, а без него упариться. Поэтому плед. И рукой сверху обнять, чтоб не вертелся.
Если бы Вадюшу спросили полгода назад, что такое любовь, он бы ответил, что это полная туфта, которую придумывают, чтобы бабам в кино мозги пудрить. Если бы Ларцеву задали такой же вопрос — он ответил бы, что любви нет, потому что всё это — химия. А сейчас всё иначе.
«Знаю, это банально, затёрто до дыр, но любовь есть страсть, наваждение, когда ты не мыслишь жизнь без этого человека. Влюбись в кого-нибудь, найди того, по кому будешь сходить с ума, а он — по тебе». Знакомьтесь, Джо Блэк. Знакомьтесь, Вадюша. Влюбился, сошел с ума. Ведь только сумасшедшие могут просто так улыбаться, идя по улице. Жизнь рядом с Александром Дмитриевичем была такой, какой должна быть жизнь любого счастливого человека. И Ларцеву было хорошо, только вот он не думал о том, как классифицировать своё чувство, ведь каждый раз, когда он начинал копаться в себе, его совесть и устои, так долго и упорно вбиваемые обществом, давали знать о своем существовании. И Ларцев понимал, что всё это неправильно. Что всё это ошибка. Поэтому отгонял подобные мысли как можно дальше. Ну их нахер. Ему хорошо, Вадюше тоже, видимо, неплохо. А уж любовь это, или так, привязанность — без разницы.
Всё было в порядке. До тех пор, пока однажды утром не зазвонил телефон Ларцева. Мать в больнице, и нужно приехать. Александр Дмитриевич знал и о её проблемах с сердцем, и в общем о здоровье своей родительницы, но все оттягивал приезд. Дотянул. Поезд утром, накануне вечером — нервное молчание, ночью — тревожные поцелуи. У Ларцева на душе скребли кошки, Вадюша молча кусал губы. Пацаны не ревут.
В поезде «Санкт-Петербург-Мурманск» Вадюша прижал Александра Дмитриевича к себе и шепнул на ухо:
— Я люблю в-в... тебя.
Ларцев отшатнулся, как-то беспомощно взглянув в светлые глаза Вадима, но не ответил. В горле пересохло, а проводница уже начинала выгонять провожающих из вагона.
— Я скоро приеду, Вадим, — Александр Дмитриевич старался не смотреть на парня. Ну зачем так? Когда и так слишком много переживаний.
На глубине прорвется сквозь сеть твоя альтавистаЛарцев обещал, что приедет через три дня. Вадюша поскучал, слегка обидевшись за то, что Александр Дмитриевич не отреагировал на признание (это вам не в доте раков нахуй посылать, тут три слова из души будто ножом вырезаешь), но пережил. Читал книжки, днем ходил в офис работать, ночью сидел в одиночестве на крыше, и думал, что будет дальше. А дальше позвонил Ларцев. Сказал, что нужно остаться в Мурманске еще на пару дней. Вадюша что-то понимающе пробурчал, но сидеть дома больше не хотелось. На улице стало попрохладнее, из окна было видно, как Мотор рассекает на своей «Ласточке», как Пурген то и дело шныряет туда-сюда. Жара спала и закипела дворовая жизнь. Вечерние крики «Дыбенко-о-о», хоть и без привычного Вадюшиного оттенка, резали по живому, бередя воспоминания о прошлом веселье. И Вадюша вышел. Осторожно, будто впервые, будто не жил здесь до этого более двадцати лет. Ссыкотно было первые несколько минут. Вдруг про него забыли? Вдруг он уже не пацан с Дыбенко? Но нет. Пурген поворчал что-то, и сразу утянул пить пиво к «Буревестнику», а там и Мотор подтянулся, и Настюха ручкой помахала, мимо пробегая. Костя с Никой всё так же вместе ходили, но тоже подошли, поздоровались. Никто не спрашивал, где и почему Вадюша пропадал, будто и не было этих двух месяцев, видать Пурген постарался. Всё вернулось на круги своя — Паша мирно возмущался о разных мелочах, Рауф бегал за Настюхой, а Мотор возился с машиной. Вадюша и не заметил, как прошли эти два дня. А потом еще два. Телефон валялся где-то дома, не нужен он на улице, да и кто ему звонить будет? Ларцев... приедет, куда он денется.
А Александр Дмитриевич места себе не находил. От матери он отойти не мог, Вадюша не брал телефон, и Ларцев отчаянно рвался в Питер. Вдруг с Вадимом случилось что-то? Попал под машину, или избили купчинские, или... черт, даже думать не хотелось, что произошло. Не хотелось, но думалось. Поэтому спустя четыре дня после последнего звонка Вадюше, убедившись, что состояние матери более менее стагнировало, Александр Дмитриевич рванул домой. В поезде на Питер Ларцев решил разобраться со сложившейся ситуацией. Выкинуть лишнее, расставить всё по полочкам: мысли, чувства. Когда Вадюши рядом не было, ему было пусто. Некому было заполнять гнетущую тишину, и не о ком было заботиться. При мыслях о Вадиме в животе что-то обрывалось, а на губах появлялась улыбка. Наверное, все же это любовь. По крайней мере, подобные ощущения подходили под описания в разных бульварных романах, которыми зачитывалась мать Ларцева, а сам Александр Дмитриевич от безысходности листал, не вдаваясь в суть. Да и как можно вдаваться в то, чего нет. Было принято решение — как только Ларцев вернется, то сразу объяснится с Вадюшей. В день уезда из Питера Александр Дмитриевич еще не знал. А сейчас знает.
В окнах темно. Возможно, Вадюша лег спать. Дверь заперта... странно. Хорошо, что ключи с собой, однако где же Вадим? Трясущимися пальцами Ларцев набрал наизусть выученный номер. Телефон зазвонил на кухне. Замечательно. Тринадцать пропущенных — и все от Ларцева. А Вадима дома нет. Александр Дмитриевич устало рухнул на кровать. Сердце глухо стучало, в голове проносились самые страшные мысли, и ничего лучше, чем залить пустоту вином (хорошим вином, Ларцев специально купил его, чтобы выпить вместе с Вадюшей по поводу его возвращения), не придумалось. Пить в одиночку — неплохой шаг к алкоголизму. Однако чувства притупились, захотелось спать и Ларцев отключился, проваливаясь в тяжелый темный сон.
Вадюша пришел утром. Ввалился, сонный и усталый, в квартиру, и сразу упал на кровать, сумев только ботинки с себя стянуть. Упал он на что-то странное, теплое, на что-то, что под ним дернулось и свалило на пол. То был Ларцев, которому совсем не понравилось одеяло из Вадима, весом девяносто килограмм с легким амбрэ перегара. Сон у обоих как рукой сняло. Вадюша сидел на полу, Ларцев — на кровати. Молчали.
— Я тебе звонил, Вадим. — переборов сухость в горле, проговорил Александр Дмитриевич.
— Я гулять ходил, — сипло ответил Вадюша, понимая, что сплоховал, но накручивая в себе обиду.
Ларцев понимал, что Вадюша не просто так вернулся на улицу к своей компании. И он будет возвращаться, и с этим ничего не сделать. Вадюша понимал, что Ларцев, видимо, держит его около себя, чтобы не было так скучно. Не объяснились. Александр Дмитриевич сказал, что не готов продолжать жить с безответственным человеком, Вадим не перечил. Спустя полчаса дверь за Вадюшей закрылась. Спустя час на глазах у обоих была пелена, в горле стоял ком, голова болела. Один сидел на кухне и курил забытую Вадимом пачку сигарет. Второй сидел между гаражами и жалел себя, забытые сигареты и потраченное время. Было плохо.
И ты сыграешь азбуку Морзе, симфонию Глюка на клавиатуреВ сентябре начались дожди. Листья постепенно желтели, как глаза у больного циррозом печени, а утренние туманы вызывали приступы боли в суставах у старшего поколения на Дыбенко. Осень. Ларцев осень не любил. Новые классы, новые, но такие же шумные, дети, новые лица. Нет, осень явно не для него. Осенью синдром хронической усталости и апатия. И отсутствие нужного человека рядом. Александр Дмитриевич уже спустя неделю абсолютно точно понимал свой промах, и отчаянно желал вернуться к моменту до его отъезда в Мурманск. Сентябрь был встречен с полнейшим безразличием, благо в школу уже с августа нужно было ходить ежедневно — можно было занимать себя тупой ненужной бумажной работой. Развиваться не хотелось, читал Ларцев только новости в ленте — не более.
Звонить Александр Дмитриевич боялся. Боялся, что не сможет сказать нужных слов или голос дрогнет. СМС Вадюша не читал. Вконтакте.
«Вадим. Я хочу попросить прощения. Ты мне дорог.»
Сообщение светится голубым на белом фоне. Голубой исчезает, прочитано. Ответа нет.
«Вадим?»
Вы не можете отправить сообщение этому пользователю, поскольку он ограничивает круг лиц, которые могут присылать ему сообщения. Пользователь ограничил доступ к своей странице. Пользователь шлет вас нахер и хочет забыть. Не пишите пользователю. Вам же будет лучше.
Вадюша осень тоже не любил. Это ж нужно вставать раньше, а режим за лето сбит настолько, что никто и не разберет, сова ты, жаворонок или просто идиот. Нужно идти в шарагу и пытаться хоть как-то поучиться. Хотя бы до ноября. А потом уже основательно забить на это дерьмо и последний год доплавать на законных тройках. От неприятных мыслей Вадюшу отвлекали старые друзья. Пурген всякий раз тащил его с крыши плевать или пускать мыльные пузыри у «Буревестника», Мотору постоянно требовалась помощь с «Ласточкой», а Рауф напоминал про подработку в офисе, на которую Вадюша основательно подзабил с середины августа. Август. Вот стараешься же не думать, а потом утром — раз! — и сообщение. Нет, нет, нет. Этому педику просто скучно. А если и нет — то и пострадает. При этих мыслях на душе становится как-то сыро и холодно, как на улице за окном. Но что поделать, так, видимо, нужно. Заблокировать пользователя. Никогда больше не встречаться с пользователем. Нули и единицы не помогли Ларцеву. Двоичный код не изменил точки зрения Вадюши. Конфликт, будто в комментариях под спорным постом в интернете — каждый считает себя правым и не хочет уступить. А даже если и захочешь — сожрут в туже секунду. Утопят в словах. Или в молчании. От разговора ушел Вадюша, но чувствует себя виноватым Александр Дмитриевич. Дождь морзянкой выстукивает по крыше неясные фразы. Ларцев слышит их слишком хорошо, а Вадюша сидит у себя дома, представляя, как стучит дождь по крыше над квартирой Ларцева.
Так, что навсегда уходящее солнце замрет в этом жарком июлеЛето было. Лето было раскаленным. Плавился асфальт, плавились крыши, за городом горели леса, а на Дыбенко горели Ларцев и Вадюша. Сгорели дотла, оставив после себя горсть пепла и воспоминания. Как сидели и смотрели на закатное небо, на яркие звезды, на мандаринового цвета восходы. Обиды со временем забылись, но начинать сначала нельзя. Люди не могут летать, как птицы. И возродить чувства из пепла, как феникс, тоже невозможно. Лучше всё оставить, как есть. Вадюше продолжать пить пиво на ступеньках «Буревестника» или на детских площадках, оглядываясь, чтобы вдруг проходящий мимо Максим Леонидыч не заметил. Ларцеву — дожить до ноябрьских каникул и съехать с Дыбенко. В отличие от Вадюши, он жил там, где июль напоминал о себе каждым углом. В отличие от Вадюши, Ларцев не пил.
Ларцев любил Вадюшу. И потом, спустя многие месяцы, Вадим это поймет. Но симка сменена, страницы удалены, а в школе об уходе химика неизвестно вообще ничего.
Вадюша бы не ушел от Ларцева во второй раз. И Ларцев это поймет, тогда же, спустя долгие зимние месяцы, где-то в середине марта, в разгар авитаминоза и весенних простуд. Он знает, что Вадим не уехал. Не сбежал, как сделал это Александр Дмитриевич.
Но начинать всё заново — означает лепить замок из песка на берегу предштормового моря. Всё циклично. И спустя какое-то время разрыв случится опять. Поэтому нужно оставить всё как есть. Запечатлеть лето, будто фотографический снимок. Со временем он потускнеет, но само его наличие будет согревать даже в зимнюю стужу. Июль останется и в памяти Вадюши, и в памяти Ларцева. Останется опытом, улыбками, неловкими смешками и самоубеждением, что всё было так, как нужно. Но что и сейчас, зимой, весной, или два года спустя — в одиночестве — всё тоже так, как нужно.
Два разных человека сошлись однажды. Два разных человека с разными точками зрения. Два человека, любивших быть вместе, любивших сигареты, кофе и друг друга. Но почему-то не понимавших это тогда. AltaVista — поисковая система. Окей, найди лето 2016-го. Там, где жара, звезды, и напрочь потерянное чувство времени. Alta Vista — иная точка зрения. Бывает полезно посмотреть на ситуацию с другой стороны. Даже спустя месяцы и годы. Чтобы обиды не копились, а хорошие воспоминания не выцветали, как старые фотографии. Чтобы можно было дать второй шанс. Замок из песка смоет волной. Пепел развеется по ветру. Но память останется. И что это за люди, которые не считают себя исключением из общепринятых правил? Возможно, именно у них всё выйдет?
"AltaVista"
В одном из домов, там, где кофе и сигаретаОднушка последнем этаже пятиэтажки. В окне тускло горит свет, лампочка без абажура. На яркое тепло летят сонные глупые мухи. Форточка приоткрыта, у окна виден силуэт человека с сигаретой, кухня заполнена дымом, отчего по стенам расползаются причудливые тени. Три часа ночи. Во дворе тишина, и на кухне тоже тихо. Ларцев сидит за столом и пьет крепкий пустой кофе. Ему не нравится запах сигаретного дыма, но он молчит и смотрит на свою кружку с коричневыми потеками. Мерно тикают стрелки часов, сипло дышит Вадюша. Парень знает, что Ларцев не переносит табачный запах, но курит и молчит. Каждый на кухне погружен в раздумья. Мысли переплетаются, смешиваются, будто запах сигарет и кофе, они — часть одной проблемы и они разнятся. Ларцев считает произошедшее ошибкой. Случайностью. Чем-то очень странным, что сейчас, в три часа ночи, не поддается решению, что не разложить на составляющие, будто химическую формулу. Вадюша старается понять, как он относится к случившемуся, понять себя. И выкуривает уже четвертую сигарету подряд, не беспокоясь о процентном содержании кислорода на кухне. Ни Ларцев, ни Вадим не решаются нарушить тишину, хотя надо обсудить, поговорить и прийти к общему решению. Но решения, которые ты принимаешь после двух часов ночи — это неправильные решения. Поэтому лучше молчать. Допить кофе. Докурить сигарету. Вымыть чашку, выкинуть окурок в форточку, распахнуть её настежь и уйти спать. Возможно, утром что-то прояснится.
Те, кто придут узнать, что нас нет, простят нас за это— А Вадюша дома? А скиньте мячик! — так Пурген кричал тёте Любе лет десять назад. Потом всё изменилось, потом уже Вадюша уходил без разрешения матери. Потом появились телефоны. А потом появился Ларцев. И Вадюша изменился. Пурген сначала понять никак не мог, что же происходит с его другом, почему тот всё реже пересекается с компанией «бродяг», почему исчезает куда-то, и не говорит, куда и зачем. Вообще старому другу помогать перестал — водку у мужиков воровать не пошел, с крыши в прохожих лузгой плевать тоже отказался! Прежний Вадюша исчез. И Пурген обижался сперва, ревновал, выпытал, что за баба такая у Вадюши. Но тот отмалчивался и всячески уходил от ответов. А Пурген дураком не был. Он знал, что так с друзьями не поступают, что нельзя вот так вот просто взять и прекратить общение. Щипать телок за жопы не пошел! А почему? А потому что у него другие жопы на уме! Хоть Паша и был так себе аналитиком, сложить два и два для него не составило труда. Всё это барахло с отказами началось после того, как Вадюша стал ходить к химику на занятия домой. Уж какой там его химией Александр Дмитриевич накачивал, Пурген не знал, но однажды поймал Вадю на улице, где заставил объясниться. И тот нехотя рассказал, что и как. Опустив подробности и завалив Пургена заумными словечками и мудрыми фразочками из пацанских пабликов, на которые Паша только кивал, и делал вид, что понимает. В любом случае, эти все дела — только Вадюшины, и с кем он там трахается или занимается химией — его личные проблемы. Теперь Паша даже рад был, что друг не втягивает его во всю эту дребедень. А с другой стороны, если у Вадюши появился хахаль, за свою душевную и прочую целостность можно было быть спокойным. В конце концов, Вадя всё же не совсем бросил Пургена и пару раз в неделю выходил посидеть на ступеньках — то мыльные пузыри попускать, то обсудить, что же дальше будет. А дальше будет лето, и надо искать работу. И прежнего Вадюши нет, а новый уже договорился с Рауфом на работу в офисе. Жизнь идет вперед, и только Пурген застыл, смотрит на проносящиеся мимо него дни, потягивая пиво, и только удивляется, как быстро меняется всё вокруг.
В этом году такое жаркое летоВ июне сессия и ЕГЭ. Июнь заполнен событиями, движением, школьниками, зубрящими ответы на тесты, студентами, пасущимися около кабинетов. Июнь — похоже на свист лесной птички. Ларцев теперь часто бывает в лесу, это удобнее, чем выбирать пустую лавочку где-на районе и постоянно слышать от Вадюши беспокойное сопение, ведь «вдруг пацаны увидят». Да, далековато, нужно выбираться за город, но зато никакого риска быть замеченными ни шумной компанией друзей Вади, ни назойливыми коллегами Александра Дмитриевича. Пурген держал язык за зубами, а делиться подробностями личной жизни со всем Дыбенко Вадюша не желал, как не желал этого и Ларцев. На него и так косо поглядывали коллеги в школе — не женат, избегает «чайных» посиделок после уроков, нелюдим. Естественно в женском коллективе сразу начинают ходить слухи. Но Александр Дмитриевич, будучи человеком крайне разумным, пустил слух сам. И спустя уже пару дней весь педсостав знал, что химик — вдовец, и что лучше обходить подобные темы стороной, дабы не прослыть нетактичными и грубыми.
В июне Вадюша живет у Ларцева. Мать не в курсе, она знает только выдуманную за пару минут историю о девушке «не с района», с которой прямо любовь, как в фильмах, и пока лето, и учеба заканчивается (а заканчивается она весьма успешно, не как в прошлом году) — нужно попробовать пожить вместе. Прямо вот жизненно необходимо. Прямо вот кишки выворачивает, когда Вадюша о ней думает, и «нет, мам, это не отравление, у нас тут по-серьезке всё, повезло мне, еба...кхм, очень повезло». Ларцев впервые готовит завтраки на двоих. Нормальные, а не так, что кинул кусок хлеба в рот утром, и до вечера не думаешь, что и как. С кашей и кофе. Вадюша моет посуду и помогает с уборкой. И если дел нет, они едут в лес.
В июне тополиный пух и бабочки-капустницы. У Ларцева слезятся глаза и не переставая першит в горле. А Вадюша не умолкая рассказывает истории из детства, когда он проводил лето в деревне, и «своими глазами видел, как личинки пожирают капусту — одна полкочна за ночь сожрала, вот чесслово, АлексанДмитрич!» За городом тополей нет, там ельник и белки. И птицы поют: «июнь! июнь!», напоминая, что впереди еще целых два месяца каникул. Два месяца солнца, летних ливней, теплых ночей и ярко-звездного неба. Месяц невыносимой жары и месяц уже совсем не летней прохлады. Один и еще один — будет два. Два, как Вадюша и Ларцев.
Там наверху тихо течет раскаленная крышаОднушка на последнем этаже пятиэтажки. Июль, жара. Тепло даже ночью, душный воздух пахнет асфальтом и немного гарью. Не спасает старенький вентилятор, и спать вдвоём — невыносимая мука. Ларцев не снимает майку, а Вадюша подолгу задерживается в ванной под холодным душем, чтобы успеть не нагреться и всё же уснуть в обнимку с Александром Дмитриевичем. Называть Сашей химика у Вадима язык не поворачивается. После полуночи слышно, как разговаривают за стеной соседи, как едет позднее такси мимо темных домов. Слышно, как мерно дышит Ларцев и как ворочается во сне беспокойный Вадюша. Лучше всего на Дыбенко утром, пока солнце еще не поднялось не то что над крышами, а даже над горизонтом. Утром прохладно, тихо и можно без опаски курить на балконе или у подъезда, не опасаясь встретить знакомых, коллег или назойливых старух. А днем снова жара, от которой не спастись ни в тени на улице, ни дома, в бетонных стенах. Жарко настолько, что кажется — еще чуть-чуть — и металлическая кровля крыши расплавится и стечет на асфальт раскаленной лужицей. Но нет, крыша едет пока что только у горожан. Ларцеву же можно не беспокоиться — он сошел с ума уже давно. Сошел, и методично движется по ухабистой дорожке совместной жизни с Вадюшей, которая только на первый взгляд кажется спокойной и размеренной. Споры, кто первый сядет за компьютер («Ну мне только пять минуточек» — «После посидишь, мне учебный план заполнить нужно» ), кто прибирает в комнате («Да уберу я» — «Пока уберешь, там зародится новая форма жизни, а я не согласен делить квартиру с еще одним существом» ), и прочие прелести быта прочно впитывались в сознание как Вадюши, так и Александра Дмитриевича. Но как ни странно, и того и другого устраивал тот факт, что их любовь — это не только секс и совместный просмотр фильмов (или роликов с YouTube, когда Ларцеву было лень убеждать Вадима, что это деградантство и неинтересно). Возможно, потому что в жару не хотелось ничего больше поцелуев, возможно, потому что оба понимали — такое только в плохих романтических комедиях и сказках бывает. А тут жизнь, Дыбенко, и сказки здесь даже младенцам не рассказывают.
Окна открыты, мышка спитНе спят лишь соседи, и настоящие мыши бегают под крышей.
Последний раз такое было при Александре II. В тысяча восемьсот шестьдесят пятом, кажется. Пожары, климатическая аномалия, Раскольников, возомнивший себя невесть кем... Жуткие времена желтого Петербурга. Погода всегда влияла на людей. Резкая смена давления — и двум старушкам не нужен ни Родион Романович, ни скорая. А если брать масштабней? Климат. Теплее на пару градусов — привет, эпоха Возрождения. Похолодало на все те же пару градусов — здравствуй, Святая Инквизиция. Научные факты, и ничего сверх того. Сейчас бы в век информационных технологий говорить об эпохе малого ледникового периода, той самой, что принесла Великий голод, чуму и льды на земли Гренландии... Это хоть слегка отвлечет от жары снаружи. Отвлечет Ларцева, а Вадюшу усыпит. Что тоже неплохо. Александр Дмитриевич любит смотреть на спящего Вадима. Ухмылка гопника и нахальный взгляд сменяются детским выражением, наивным и спокойным. Во сне нет проблем, не нужно ходить на работу, и налоги во сне тоже не платят. Во сне летают по прохладному воздуху, который как вода плотный, и может удержать Вадюшу. Какие к черту самолеты, парашюты, когда можно уснуть и испытать всё тоже самое, но ярче. И не разбиться.
Но даже несмотря на жару, окна квартиры на пятом этаже практически всё время нараспашку. Москитные сетки не пропускают насекомых, но они не работают против городского шума. И не работают против телефонных звонков. Ларцеву звонят из бухгалтерии. Ларцеву звонят из канцелярии. Ларцеву звонят из отдела кадров. Ларцева нет дома, дома мышь повесилась. На проводе. Не квартира, а справочная. И только настоящие мыши бегают где-то по чердаку. Но звонки случаются нечасто, а как только случаются — Вадюша, пользуясь моментом, бежит за компьютер. В последнее время Ларцев редко сидит перед монитором, да и Вадику не до этого, однако уделить минут десять бездумному пролистыванию сетей сам бог велел. Ликлайдер. Но мышка, как и системный блок, как и жители квартиры на пятом этаже — спят всё чаще.
Режим сбит окончательно. Ночью Ларцев и Вадюша выходят из дома, будто тени, иногда забираясь на крышу, иногда выискивая лавочку, наименее освещенную фонарями. Звезды в июле светят особенно ярко. А в августе будет звездопад. Александр Дмитриевич не верит в приметы и исполнения желаний. И Вадюша не верит тоже. Но оба ждут августа, чтобы, не веря, подумать об одном и том же. Вдруг сбудется?
Будет гроза, молнии ждут сигнала контрабандистаВсё было в порядке. Вадюша, несмотря на жару, которая уже шла к спаду, несколько раз в неделю ездил работать в офис — разгружать "газели «с бутылями воды, заправлять бумагу в принтеры, менять картриджи. Ему нравилось это незамысловатое занятие, за которое еще и денег давали. Работа давала Вадюше почувствовать, что не совсем уж он пропащий, что он может быть как нормальные люди. И пива пить меньше стал, ведь зачем пиво, когда дома есть опьяняющий своим существованием Ларцев? Александр Дмитриевич был полной противоположностью Пургену, методично вытягивая Вадю на свой уровень. Книжки заставлял читать. Вадюша сперва кобенился, а после Ларцев его насильно спать укладывал и те самые книжки отбирал.
Но помимо книг были разговоры до трех часов ночи. Были фильмы. И снова разговоры. Одно одеяло на двоих, потому что хоть на улице даже в ночь тепло, но ноги мерзли. Конечно, по-бабски это — укрывать пледиком дремлющего рядом Ларцева, но в жопу пускай идут те, кто так считают. Вентилятор работает как проклятый, с ним можно простудиться, а без него упариться. Поэтому плед. И рукой сверху обнять, чтоб не вертелся.
Если бы Вадюшу спросили полгода назад, что такое любовь, он бы ответил, что это полная туфта, которую придумывают, чтобы бабам в кино мозги пудрить. Если бы Ларцеву задали такой же вопрос — он ответил бы, что любви нет, потому что всё это — химия. А сейчас всё иначе.
«Знаю, это банально, затёрто до дыр, но любовь есть страсть, наваждение, когда ты не мыслишь жизнь без этого человека. Влюбись в кого-нибудь, найди того, по кому будешь сходить с ума, а он — по тебе». Знакомьтесь, Джо Блэк. Знакомьтесь, Вадюша. Влюбился, сошел с ума. Ведь только сумасшедшие могут просто так улыбаться, идя по улице. Жизнь рядом с Александром Дмитриевичем была такой, какой должна быть жизнь любого счастливого человека. И Ларцеву было хорошо, только вот он не думал о том, как классифицировать своё чувство, ведь каждый раз, когда он начинал копаться в себе, его совесть и устои, так долго и упорно вбиваемые обществом, давали знать о своем существовании. И Ларцев понимал, что всё это неправильно. Что всё это ошибка. Поэтому отгонял подобные мысли как можно дальше. Ну их нахер. Ему хорошо, Вадюше тоже, видимо, неплохо. А уж любовь это, или так, привязанность — без разницы.
Всё было в порядке. До тех пор, пока однажды утром не зазвонил телефон Ларцева. Мать в больнице, и нужно приехать. Александр Дмитриевич знал и о её проблемах с сердцем, и в общем о здоровье своей родительницы, но все оттягивал приезд. Дотянул. Поезд утром, накануне вечером — нервное молчание, ночью — тревожные поцелуи. У Ларцева на душе скребли кошки, Вадюша молча кусал губы. Пацаны не ревут.
В поезде «Санкт-Петербург-Мурманск» Вадюша прижал Александра Дмитриевича к себе и шепнул на ухо:
— Я люблю в-в... тебя.
Ларцев отшатнулся, как-то беспомощно взглянув в светлые глаза Вадима, но не ответил. В горле пересохло, а проводница уже начинала выгонять провожающих из вагона.
— Я скоро приеду, Вадим, — Александр Дмитриевич старался не смотреть на парня. Ну зачем так? Когда и так слишком много переживаний.
На глубине прорвется сквозь сеть твоя альтавистаЛарцев обещал, что приедет через три дня. Вадюша поскучал, слегка обидевшись за то, что Александр Дмитриевич не отреагировал на признание (это вам не в доте раков нахуй посылать, тут три слова из души будто ножом вырезаешь), но пережил. Читал книжки, днем ходил в офис работать, ночью сидел в одиночестве на крыше, и думал, что будет дальше. А дальше позвонил Ларцев. Сказал, что нужно остаться в Мурманске еще на пару дней. Вадюша что-то понимающе пробурчал, но сидеть дома больше не хотелось. На улице стало попрохладнее, из окна было видно, как Мотор рассекает на своей «Ласточке», как Пурген то и дело шныряет туда-сюда. Жара спала и закипела дворовая жизнь. Вечерние крики «Дыбенко-о-о», хоть и без привычного Вадюшиного оттенка, резали по живому, бередя воспоминания о прошлом веселье. И Вадюша вышел. Осторожно, будто впервые, будто не жил здесь до этого более двадцати лет. Ссыкотно было первые несколько минут. Вдруг про него забыли? Вдруг он уже не пацан с Дыбенко? Но нет. Пурген поворчал что-то, и сразу утянул пить пиво к «Буревестнику», а там и Мотор подтянулся, и Настюха ручкой помахала, мимо пробегая. Костя с Никой всё так же вместе ходили, но тоже подошли, поздоровались. Никто не спрашивал, где и почему Вадюша пропадал, будто и не было этих двух месяцев, видать Пурген постарался. Всё вернулось на круги своя — Паша мирно возмущался о разных мелочах, Рауф бегал за Настюхой, а Мотор возился с машиной. Вадюша и не заметил, как прошли эти два дня. А потом еще два. Телефон валялся где-то дома, не нужен он на улице, да и кто ему звонить будет? Ларцев... приедет, куда он денется.
А Александр Дмитриевич места себе не находил. От матери он отойти не мог, Вадюша не брал телефон, и Ларцев отчаянно рвался в Питер. Вдруг с Вадимом случилось что-то? Попал под машину, или избили купчинские, или... черт, даже думать не хотелось, что произошло. Не хотелось, но думалось. Поэтому спустя четыре дня после последнего звонка Вадюше, убедившись, что состояние матери более менее стагнировало, Александр Дмитриевич рванул домой. В поезде на Питер Ларцев решил разобраться со сложившейся ситуацией. Выкинуть лишнее, расставить всё по полочкам: мысли, чувства. Когда Вадюши рядом не было, ему было пусто. Некому было заполнять гнетущую тишину, и не о ком было заботиться. При мыслях о Вадиме в животе что-то обрывалось, а на губах появлялась улыбка. Наверное, все же это любовь. По крайней мере, подобные ощущения подходили под описания в разных бульварных романах, которыми зачитывалась мать Ларцева, а сам Александр Дмитриевич от безысходности листал, не вдаваясь в суть. Да и как можно вдаваться в то, чего нет. Было принято решение — как только Ларцев вернется, то сразу объяснится с Вадюшей. В день уезда из Питера Александр Дмитриевич еще не знал. А сейчас знает.
В окнах темно. Возможно, Вадюша лег спать. Дверь заперта... странно. Хорошо, что ключи с собой, однако где же Вадим? Трясущимися пальцами Ларцев набрал наизусть выученный номер. Телефон зазвонил на кухне. Замечательно. Тринадцать пропущенных — и все от Ларцева. А Вадима дома нет. Александр Дмитриевич устало рухнул на кровать. Сердце глухо стучало, в голове проносились самые страшные мысли, и ничего лучше, чем залить пустоту вином (хорошим вином, Ларцев специально купил его, чтобы выпить вместе с Вадюшей по поводу его возвращения), не придумалось. Пить в одиночку — неплохой шаг к алкоголизму. Однако чувства притупились, захотелось спать и Ларцев отключился, проваливаясь в тяжелый темный сон.
Вадюша пришел утром. Ввалился, сонный и усталый, в квартиру, и сразу упал на кровать, сумев только ботинки с себя стянуть. Упал он на что-то странное, теплое, на что-то, что под ним дернулось и свалило на пол. То был Ларцев, которому совсем не понравилось одеяло из Вадима, весом девяносто килограмм с легким амбрэ перегара. Сон у обоих как рукой сняло. Вадюша сидел на полу, Ларцев — на кровати. Молчали.
— Я тебе звонил, Вадим. — переборов сухость в горле, проговорил Александр Дмитриевич.
— Я гулять ходил, — сипло ответил Вадюша, понимая, что сплоховал, но накручивая в себе обиду.
Ларцев понимал, что Вадюша не просто так вернулся на улицу к своей компании. И он будет возвращаться, и с этим ничего не сделать. Вадюша понимал, что Ларцев, видимо, держит его около себя, чтобы не было так скучно. Не объяснились. Александр Дмитриевич сказал, что не готов продолжать жить с безответственным человеком, Вадим не перечил. Спустя полчаса дверь за Вадюшей закрылась. Спустя час на глазах у обоих была пелена, в горле стоял ком, голова болела. Один сидел на кухне и курил забытую Вадимом пачку сигарет. Второй сидел между гаражами и жалел себя, забытые сигареты и потраченное время. Было плохо.
И ты сыграешь азбуку Морзе, симфонию Глюка на клавиатуреВ сентябре начались дожди. Листья постепенно желтели, как глаза у больного циррозом печени, а утренние туманы вызывали приступы боли в суставах у старшего поколения на Дыбенко. Осень. Ларцев осень не любил. Новые классы, новые, но такие же шумные, дети, новые лица. Нет, осень явно не для него. Осенью синдром хронической усталости и апатия. И отсутствие нужного человека рядом. Александр Дмитриевич уже спустя неделю абсолютно точно понимал свой промах, и отчаянно желал вернуться к моменту до его отъезда в Мурманск. Сентябрь был встречен с полнейшим безразличием, благо в школу уже с августа нужно было ходить ежедневно — можно было занимать себя тупой ненужной бумажной работой. Развиваться не хотелось, читал Ларцев только новости в ленте — не более.
Звонить Александр Дмитриевич боялся. Боялся, что не сможет сказать нужных слов или голос дрогнет. СМС Вадюша не читал. Вконтакте.
«Вадим. Я хочу попросить прощения. Ты мне дорог.»
Сообщение светится голубым на белом фоне. Голубой исчезает, прочитано. Ответа нет.
«Вадим?»
Вы не можете отправить сообщение этому пользователю, поскольку он ограничивает круг лиц, которые могут присылать ему сообщения. Пользователь ограничил доступ к своей странице. Пользователь шлет вас нахер и хочет забыть. Не пишите пользователю. Вам же будет лучше.
Вадюша осень тоже не любил. Это ж нужно вставать раньше, а режим за лето сбит настолько, что никто и не разберет, сова ты, жаворонок или просто идиот. Нужно идти в шарагу и пытаться хоть как-то поучиться. Хотя бы до ноября. А потом уже основательно забить на это дерьмо и последний год доплавать на законных тройках. От неприятных мыслей Вадюшу отвлекали старые друзья. Пурген всякий раз тащил его с крыши плевать или пускать мыльные пузыри у «Буревестника», Мотору постоянно требовалась помощь с «Ласточкой», а Рауф напоминал про подработку в офисе, на которую Вадюша основательно подзабил с середины августа. Август. Вот стараешься же не думать, а потом утром — раз! — и сообщение. Нет, нет, нет. Этому педику просто скучно. А если и нет — то и пострадает. При этих мыслях на душе становится как-то сыро и холодно, как на улице за окном. Но что поделать, так, видимо, нужно. Заблокировать пользователя. Никогда больше не встречаться с пользователем. Нули и единицы не помогли Ларцеву. Двоичный код не изменил точки зрения Вадюши. Конфликт, будто в комментариях под спорным постом в интернете — каждый считает себя правым и не хочет уступить. А даже если и захочешь — сожрут в туже секунду. Утопят в словах. Или в молчании. От разговора ушел Вадюша, но чувствует себя виноватым Александр Дмитриевич. Дождь морзянкой выстукивает по крыше неясные фразы. Ларцев слышит их слишком хорошо, а Вадюша сидит у себя дома, представляя, как стучит дождь по крыше над квартирой Ларцева.
Так, что навсегда уходящее солнце замрет в этом жарком июлеЛето было. Лето было раскаленным. Плавился асфальт, плавились крыши, за городом горели леса, а на Дыбенко горели Ларцев и Вадюша. Сгорели дотла, оставив после себя горсть пепла и воспоминания. Как сидели и смотрели на закатное небо, на яркие звезды, на мандаринового цвета восходы. Обиды со временем забылись, но начинать сначала нельзя. Люди не могут летать, как птицы. И возродить чувства из пепла, как феникс, тоже невозможно. Лучше всё оставить, как есть. Вадюше продолжать пить пиво на ступеньках «Буревестника» или на детских площадках, оглядываясь, чтобы вдруг проходящий мимо Максим Леонидыч не заметил. Ларцеву — дожить до ноябрьских каникул и съехать с Дыбенко. В отличие от Вадюши, он жил там, где июль напоминал о себе каждым углом. В отличие от Вадюши, Ларцев не пил.
Ларцев любил Вадюшу. И потом, спустя многие месяцы, Вадим это поймет. Но симка сменена, страницы удалены, а в школе об уходе химика неизвестно вообще ничего.
Вадюша бы не ушел от Ларцева во второй раз. И Ларцев это поймет, тогда же, спустя долгие зимние месяцы, где-то в середине марта, в разгар авитаминоза и весенних простуд. Он знает, что Вадим не уехал. Не сбежал, как сделал это Александр Дмитриевич.
Но начинать всё заново — означает лепить замок из песка на берегу предштормового моря. Всё циклично. И спустя какое-то время разрыв случится опять. Поэтому нужно оставить всё как есть. Запечатлеть лето, будто фотографический снимок. Со временем он потускнеет, но само его наличие будет согревать даже в зимнюю стужу. Июль останется и в памяти Вадюши, и в памяти Ларцева. Останется опытом, улыбками, неловкими смешками и самоубеждением, что всё было так, как нужно. Но что и сейчас, зимой, весной, или два года спустя — в одиночестве — всё тоже так, как нужно.
Два разных человека сошлись однажды. Два разных человека с разными точками зрения. Два человека, любивших быть вместе, любивших сигареты, кофе и друг друга. Но почему-то не понимавших это тогда. AltaVista — поисковая система. Окей, найди лето 2016-го. Там, где жара, звезды, и напрочь потерянное чувство времени. Alta Vista — иная точка зрения. Бывает полезно посмотреть на ситуацию с другой стороны. Даже спустя месяцы и годы. Чтобы обиды не копились, а хорошие воспоминания не выцветали, как старые фотографии. Чтобы можно было дать второй шанс. Замок из песка смоет волной. Пепел развеется по ветру. Но память останется. И что это за люди, которые не считают себя исключением из общепринятых правил? Возможно, именно у них всё выйдет?
Таки деанон был, всё было, всем спасибо, а мои опусы пусть здесь висят. Чтобы не искать, как ключи в сумке твой девушки.
НЕРЕЙТИНГ-драбблы. драма, ангст, Ларцев с внешкой Ларина (теперь-то уже можно это афишировать)
"Не хэппи энд" Реальность била в глаза ярким белым светом, вытягивала из Ларцева все силы. Что-то происходило, но он не понимал, что именно. Парализованный , он лежал на жесткой кровати и старался осознать, почему он теперь один. Снова. Опять. Всё вернулось на круги своя, жизнь будто бы отмотали на полгода назад. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И плохо теперь, а ведь только пару дней назад ни Ларцев, ни Вадюша ни о чём не подозревали.
***
«Что с тобой не так, мразь?» Вопрос, повисший однажды в воздухе. Ларцев брился в этот момент, и думал о предстоящей встрече с Вадимом. Порезался. Боль вернула его в настоящее, а испачкавшие футболку капли крови вызвали иррациональное отвращение. Обработать порез перекисью — несколько секунд. Застирать старую футболку — три минуты. Ответить на внезапный вопрос... секунда. Если знаешь ответ. А ответа не было. Были лишь факты. И они кричали, орали, визжали, оглушали Ларцева ярко-белым, раскаленным — «Ты гомик. Извращенец. Мразь. Ты не создан для любви. Ты не создан ни для чего хорошего в этом мире. Ты — отражение человека. Ты тень. Ничтожество. Ты тратишь его время.»
Так не может продолжаться дальше. Ларцев знает, что нужно заканчивать. Знает, что хэппи эндов не бывает. И сказки лгут. И люди лгут. И он лжет сам себе, когда думает, что его любят. Нужно заканчивать, и чем быстрее, тем лучше. Разойтись быстро, по-мужски, без лишних слов и соплей. Желательно молча, и без «прощальных поцелуев». Будет больно, на первых порах. Ларцев знает, что сделает больно не только себе. И что Вадюша может не понять, может обидеться. Но продолжения нет, как нет продолжения у детских сказок. И не будут они вместе ходить по Эрмитажу, а вечером готовить вместе ужин, убираться в квартире по субботам, чтобы воскресенье посвятить заслуженному отдыху. А если и будут — то только первое время. Потом кому-нибудь надоест. Отношения — это не только любовь, не только секс. Ларцев это хорошо знает, а Вадюше пока рано. Паренёк должен нагуляться, а не сидеть дома и смотреть, как его любовник готовится к завтрашнему рабочему дню. Лучше закончить сейчас, и помнить лишь хорошее, чем разбежаться после нескольких лет быта и проблем совместной жизни.
И хоть в голове все эти слова звучали убедительно, перед приходом Вадюши Ларцев волновался. А тот, ничего не подозревая, весело ввалился в квартиру, с порога начиная что-то говорить. Говорить много, громко и наверняка что-то важное. Но Ларцев не мог вникнуть в суть, стараясь подобрать нужные слова. Тем временем Вадюша продолжал наполнять воздух шумом.
— Знаешь, че придумал? А? Мы собаку заведем! У тебя же только на кошек аллергия, и на лактозу, верно? А собаки — они крутые, особенно большие! Не такие мелкие пиздливые крысы, а серьезные кобели, с которыми ночью на Дыбенко можно хоть самому забитому ботану ходить. Давай заведем! Я с ним даже гулять буду.
Вадюша по-хозяйски протопал в спальню, которая являлась так же и гостиной — Ларцев жил в однушке — и плюхнулся на диван. Хозяин квартиры молча прошел за ним, нервно сжимая кулаки.
— Вадим... То, что я сейчас скажу... не должно тебя никак обидеть.
Не должно... было. В мыслях Ларцева, где всё складывалось более-менее удачно. Если разрыв по инициативе одной из сторон можно назвать удачным событием. А Вадюша понял, не говорил ничего. Молчал, словно обдумывая решение любовника. Но надолго его не хватило.
— Ты охуел, а? Ты чего, в старческий маразм впал? Или таблетками объебался? Химия совсем мозг выела? Иди в жопу со своими «это должно закончиться». Вадя против! У нас уже без пяти минут собака, а ты ливануть решил?
Мгновение, удар. Голова Ларцева мотнулась в сторону, будто была слабо пришита к шее, щека горела от увесистого шлепка. «Леща», как называл это Вадим, рассказывая о своих развлечениях с друзьями. Еще минута, еще несколько ругательств в адрес Ларцева, и Вадим выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, оставив Александра Дмитриевича «думать о своем поведении». И Ларцев думал. Думал о том, что возможно поторопился, и что следовало бы подготовить почву для этого разговора. А с другой стороны, продлившиеся еще пару недель отношения было бы сложнее закончить. И собака... какой же Вадим еще ребенок. Или нет?
***
Или нет. Именно Вадюша был готов к длительным отношениям. А Ларцев испугался. И лежал теперь, смотрел в потолок, сверлил его взглядом. Всё вернулось на круги своя. Время отмоталось на полгода назад, хотя очень хотелось, чтоб только на неделю. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И жить теперь с осознанием того, что, возможно, ты, Ларцев, проебал лучшее в своей жизни. Проебал, просто потому что испугался.
"С чего начинается утро"
Утро Ларцева начинается не с кофе. Утро Ларцева начинается не с просмотра новостей в социальных сетях. Не с музыки и не с зарядки. Не с мыслей о том, как он любит или ненавидит сегодняшний день. Утро Ларцева — это две горсти таблеток и холодный душ. Лекарства помогают ему выжить в последующие двадцать четыре часа. Не спрыгнуть с крыши ненавистной школы, не разбить голову нерадивого ученика об парту. Ларцев не псих, он полностью нормален. Не без помощи вспомогательных препаратов. У Ларцева болит сердце, печень и колено — разрыв мениска, юношеская травма. У Ларцева депрессия. Две горсти таблеток — чтобы не корчиться от боли. Чтобы не блевать в школьном туалете, стараясь не прикасаться руками к грязному бачку, не вдыхать устойчивый запах дешевых сигарет и мочи. Чтобы работать. Чтобы хотя бы на несколько часов абстрагироваться от внешнего мира, и лежать, смотря в потолок, наслаждаясь тишиной и отсутствием боли. Как сытый не понимает голодного, так здоровый никогда не поймет больного. Человеку свойственно забывать свою боль, но с новым приступом она ощущается будто сильнее, чем в предыдущие разы. Ларцев это знает, и Ларцев боится боли. Боится, что будет еще хуже. Что учительской зарплаты не будет хватать на все лекарства, которых с каждым годом становится всё больше. Боится привыкания к анальгетикам, которое уже овладело им. И поэтому он всячески отсекает любые новые, ранее не испытываемые эмоции и ощущения. Они неизвестны — а значит опасны. Опасность — боль. А от боли нет лекарства. К ней невозможно подготовиться, её можно притупить или заглушить. А Ларцев сильный, ведь до сих пор не скатился до алкоголизма. И от наркотиков смог отказаться еще несколько лет назад. И не жалеет об этом… Не жалеет. НЕ ЖАЛЕЕТ. Самоубеждение должно работать, и эффект плацебо должен действовать. Должен, но почему-то не работает. Всё не так, как у людей.
И душ не такой, как у людей. Даже не душ, а потоки ледяных струй. Отрезвляют. Вытаскивают из цепкого, липкого и тяжелого сна. Прогоняют кошмары, возвращают к реальности. Напоминают о повседневных проблемах, боли, делах. Капли падают вниз, разбиваясь о кафельный пол. Если спрыгнуть из окна, не разобьешься так же, как они. Мешает оболочка. И будет больно, еще больнее, чем сейчас. Нет, Ларцев, старый ты ублюдок, ты должен жить. Ты уродлив, а твоя смерть будет еще более уродлива. Мир не выдержит, равновесие нарушится. А в мире, полном дерьма, всё же есть кое-что хорошее. Искреннее и шумное. Отвлекающее от рутины. Вадим.
Вадим. И вокруг становится светлее, будто в старую лампочку накаливания вдохнули новую жизнь. Или в самого Ларцева вставили новый светодиод? Черт его знает, но рядом с этим парнишкой становится спокойнее. Он заполняет собой пустоту и тишину. Вначале это раздражало, но потом Ларцев привык. Привык к высокому тембру голоса, к вечно растрепанным волосам, мату, непроизвольно срывающемуся с губ Вадюши. И из-за этого контраст ночи и дня ощущался еще острее. Теперь день делился еще на две части, что заметно осложняло жизнь Ларцева. До занятий с Вадимом и после занятий с Вадимом. А потом ночь. И утро — таблетки и душ. И ожидание вечера. Вечера, где Вадюша ввалится в квартиру, привычно сопя, вразвалку пройдет на кухню и будет пытаться решить очередную задачу. А Ларцев будет наталкивать своего ученика на способы решения, и совсем забудет о своих недугах, и даже, возможно, улыбнется, когда ответ сойдется, когда Вадюша радостно рассмеется и скажет излюбленное: «Я говорил, что выебу эту химию!». И взъерошит волосы. Или нет. Наверное, нет. Но о боли забудет точно. А потом, ночью, будет думать, сможет ли Вадим заменить эти две утренние горсти химии. Наверное, всё же сможет. Да только вряд ли когда-нибудь это случится. Вадюша сдаст химию в техникуме и забудет про неё. А Ларцев увеличит дозу лекарств, и в его жизни химии станет еще на несколько грамм больше.
"Домашнее задание"
Вадик стоял посреди кухни и тяжело вздыхал. В колледже его дела пошли в гору, близилась сессия, и Вадя уже никак не мог отвертеться от практического задания — испечь что-нибудь «к чаю». Сначала он надеялся ограничиться сухарями, ну или на крайний случай наплавить сахара, однако сволочная училка, которая больше напоминала протухшую курагу, чем женщину, настрого запретила использовать меньше десяти ингредиентов. Вадюша в десятый раз оглядел серые заляпанные шкафчики, старую плиту, и еще раз вздохнул. И ведь купить нельзя, эта стерва сразу догадается, что её пытаются провести. Из знакомых готовить умел лишь Рауф, но он старательно избегал появлений в квартире у Вади, всё время придумывая различные отмазки: то родственники приехали, то в поликлинику надо. Пообещав пригрозить при следующей встрече Рауфу уже не просто поликлиникой, а травмпунктом, Вадик решился приступить к делу.
Вытащив из стеллажа старую мамину книгу рецептов, которая передавалась из рук в руки уже третье поколение и, судя по всему, должна была кануть втуне после сегодняшнего использования, Вадюша начал шелестеть страницами в поисках чего-нибудь беспонтового, но съедобного. «Булочки с изюмом» — разобрал почерк то ли бабки, то ли матери Вадя, почесал затылок, яростно вспоминая, когда последний раз видел изюм. Оказалось, видел он его накануне, в супермаркете, когда выбирал орешки к пиву. Однако Вадик здесь, изюм там, мать вернется со смены лишь под утро, а выходить на улицу решительно не хотелось. Да и отголоски здравого смысла подсказывали парню, что если он пойдет в магазин, то про изюм забудет точно, а добавлять «Жигулевское» в тесто для какой-то ископаемой грымзы — просто кощунственно. Забив на изюм, Вадя решил заменить его чем-нибудь еще, но сперва приготовить тесто.
«Три стакана муки», — Вадик водил пальцем по косым строчкам, шевелил губами, читая рецепт. Три стакана муки в кухне были, было даже больше, но стараться ради старой перечницы не хотелось. Вот то ли дело Ларцеву испечь чего-нибудь. Тот все-таки ему здорово с химией помогает. Но нет, Вадя адекватно оценивал свои кулинарные способности, а травить Ларцева пока не хотелось. К муке, небрежно высыпанной в миску и на стол, добавились три яйца со скорлупой, которую Вадик, матеря всех куриц мира, потом выковыривал из теста длинными пальцами. Соль и сахар по вкусу. Над этим Вадя долго думал. Сам он любил соленое — чипсы, сухарики. Но это булки, они не должны быть солеными. Быть может, бабка ошиблась в рецепте? Как бы то ни было, парень решил перестраховаться, и все же насыпал в тесто и сахара, и соли, надеясь, что вкусовые рецепторы преподши откажут раньше, чем она вкусит сие невиданное яство.
Пока Вадюша искал подобие изюма, на край миски заполз таракан. Удивленно пошевелив усиками, он пробежал по ободку тары, и хотел было попробовать себя в роли апостола Петра, но коварное тесто затянуло неверное насекомое, поглотив его щуплое тельце.
— Еб твою мать, — в голос выругался Вадик, увидев, как тонет в тесте таракан, а вместе с ним — и надежда на удовлетворительную оценку за эту работу. Однако вытаскивать животину не хотелось — одним тараканом меньше, одним больше — какая в жопу разница? Может быть старуха не заметит? Надежда умирает последней, в отличие от рыжих усачей, гибнущих целыми кланами в современном мире и случайно, и по злому умыслу законных жителей квартир. Булочки с изюмом? Не-ет, булочки с сюрпризом. Секретный ингредиент. Секретный… И тут Вадюшу осенило. Училка должна поплатиться за свои доебы. За смерть рыжего таракашки, за измотанные нервы Вади, за потраченное время, которое можно было потратить с пользой — харкать с крыши, например. Мерзенько так улыбаясь, Вадик расстегнул ремень потрепанных джинсов. Его не волновала мысль о том, что идея «соуса» отнюдь не нова. Вадюшу вообще мало что волновало в последнее время, он просто делал то, что должен был. Должен был ходить на дополнительные занятия к Ларцеву, должен был посещать занятия, сдавать уже порядком заебавшие промежуточные работы. Вадя просто догадывался, что это нужно. Возможно, после он дойдет до истинной причины своих действий, а пока, зло сжав губы, яростно двигал рукой по члену, почему-то думая о химии, о Ларцеве, а внутренний голос картавил при слове «дрочка». Результат не заставил себя долго ждать, и вскоре, всё с той же полуковарной улыбкой, Вадюша ставил булки в духовку. Теперь уже искренне надеясь, что те не сгорят. Падла должна сожрать. А Вадик должен получить хорошую оценку, ну или хотя бы иметь возможность поскалиться потом над старой дурой.
Жаль, Ларцев не оценит.
НЕРЕЙТИНГ-драбблы. драма, ангст, Ларцев с внешкой Ларина (теперь-то уже можно это афишировать)
"Не хэппи энд" Реальность била в глаза ярким белым светом, вытягивала из Ларцева все силы. Что-то происходило, но он не понимал, что именно. Парализованный , он лежал на жесткой кровати и старался осознать, почему он теперь один. Снова. Опять. Всё вернулось на круги своя, жизнь будто бы отмотали на полгода назад. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И плохо теперь, а ведь только пару дней назад ни Ларцев, ни Вадюша ни о чём не подозревали.
***
«Что с тобой не так, мразь?» Вопрос, повисший однажды в воздухе. Ларцев брился в этот момент, и думал о предстоящей встрече с Вадимом. Порезался. Боль вернула его в настоящее, а испачкавшие футболку капли крови вызвали иррациональное отвращение. Обработать порез перекисью — несколько секунд. Застирать старую футболку — три минуты. Ответить на внезапный вопрос... секунда. Если знаешь ответ. А ответа не было. Были лишь факты. И они кричали, орали, визжали, оглушали Ларцева ярко-белым, раскаленным — «Ты гомик. Извращенец. Мразь. Ты не создан для любви. Ты не создан ни для чего хорошего в этом мире. Ты — отражение человека. Ты тень. Ничтожество. Ты тратишь его время.»
Так не может продолжаться дальше. Ларцев знает, что нужно заканчивать. Знает, что хэппи эндов не бывает. И сказки лгут. И люди лгут. И он лжет сам себе, когда думает, что его любят. Нужно заканчивать, и чем быстрее, тем лучше. Разойтись быстро, по-мужски, без лишних слов и соплей. Желательно молча, и без «прощальных поцелуев». Будет больно, на первых порах. Ларцев знает, что сделает больно не только себе. И что Вадюша может не понять, может обидеться. Но продолжения нет, как нет продолжения у детских сказок. И не будут они вместе ходить по Эрмитажу, а вечером готовить вместе ужин, убираться в квартире по субботам, чтобы воскресенье посвятить заслуженному отдыху. А если и будут — то только первое время. Потом кому-нибудь надоест. Отношения — это не только любовь, не только секс. Ларцев это хорошо знает, а Вадюше пока рано. Паренёк должен нагуляться, а не сидеть дома и смотреть, как его любовник готовится к завтрашнему рабочему дню. Лучше закончить сейчас, и помнить лишь хорошее, чем разбежаться после нескольких лет быта и проблем совместной жизни.
И хоть в голове все эти слова звучали убедительно, перед приходом Вадюши Ларцев волновался. А тот, ничего не подозревая, весело ввалился в квартиру, с порога начиная что-то говорить. Говорить много, громко и наверняка что-то важное. Но Ларцев не мог вникнуть в суть, стараясь подобрать нужные слова. Тем временем Вадюша продолжал наполнять воздух шумом.
— Знаешь, че придумал? А? Мы собаку заведем! У тебя же только на кошек аллергия, и на лактозу, верно? А собаки — они крутые, особенно большие! Не такие мелкие пиздливые крысы, а серьезные кобели, с которыми ночью на Дыбенко можно хоть самому забитому ботану ходить. Давай заведем! Я с ним даже гулять буду.
Вадюша по-хозяйски протопал в спальню, которая являлась так же и гостиной — Ларцев жил в однушке — и плюхнулся на диван. Хозяин квартиры молча прошел за ним, нервно сжимая кулаки.
— Вадим... То, что я сейчас скажу... не должно тебя никак обидеть.
Не должно... было. В мыслях Ларцева, где всё складывалось более-менее удачно. Если разрыв по инициативе одной из сторон можно назвать удачным событием. А Вадюша понял, не говорил ничего. Молчал, словно обдумывая решение любовника. Но надолго его не хватило.
— Ты охуел, а? Ты чего, в старческий маразм впал? Или таблетками объебался? Химия совсем мозг выела? Иди в жопу со своими «это должно закончиться». Вадя против! У нас уже без пяти минут собака, а ты ливануть решил?
Мгновение, удар. Голова Ларцева мотнулась в сторону, будто была слабо пришита к шее, щека горела от увесистого шлепка. «Леща», как называл это Вадим, рассказывая о своих развлечениях с друзьями. Еще минута, еще несколько ругательств в адрес Ларцева, и Вадим выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, оставив Александра Дмитриевича «думать о своем поведении». И Ларцев думал. Думал о том, что возможно поторопился, и что следовало бы подготовить почву для этого разговора. А с другой стороны, продлившиеся еще пару недель отношения было бы сложнее закончить. И собака... какой же Вадим еще ребенок. Или нет?
***
Или нет. Именно Вадюша был готов к длительным отношениям. А Ларцев испугался. И лежал теперь, смотрел в потолок, сверлил его взглядом. Всё вернулось на круги своя. Время отмоталось на полгода назад, хотя очень хотелось, чтоб только на неделю. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И жить теперь с осознанием того, что, возможно, ты, Ларцев, проебал лучшее в своей жизни. Проебал, просто потому что испугался.
"С чего начинается утро"
Утро Ларцева начинается не с кофе. Утро Ларцева начинается не с просмотра новостей в социальных сетях. Не с музыки и не с зарядки. Не с мыслей о том, как он любит или ненавидит сегодняшний день. Утро Ларцева — это две горсти таблеток и холодный душ. Лекарства помогают ему выжить в последующие двадцать четыре часа. Не спрыгнуть с крыши ненавистной школы, не разбить голову нерадивого ученика об парту. Ларцев не псих, он полностью нормален. Не без помощи вспомогательных препаратов. У Ларцева болит сердце, печень и колено — разрыв мениска, юношеская травма. У Ларцева депрессия. Две горсти таблеток — чтобы не корчиться от боли. Чтобы не блевать в школьном туалете, стараясь не прикасаться руками к грязному бачку, не вдыхать устойчивый запах дешевых сигарет и мочи. Чтобы работать. Чтобы хотя бы на несколько часов абстрагироваться от внешнего мира, и лежать, смотря в потолок, наслаждаясь тишиной и отсутствием боли. Как сытый не понимает голодного, так здоровый никогда не поймет больного. Человеку свойственно забывать свою боль, но с новым приступом она ощущается будто сильнее, чем в предыдущие разы. Ларцев это знает, и Ларцев боится боли. Боится, что будет еще хуже. Что учительской зарплаты не будет хватать на все лекарства, которых с каждым годом становится всё больше. Боится привыкания к анальгетикам, которое уже овладело им. И поэтому он всячески отсекает любые новые, ранее не испытываемые эмоции и ощущения. Они неизвестны — а значит опасны. Опасность — боль. А от боли нет лекарства. К ней невозможно подготовиться, её можно притупить или заглушить. А Ларцев сильный, ведь до сих пор не скатился до алкоголизма. И от наркотиков смог отказаться еще несколько лет назад. И не жалеет об этом… Не жалеет. НЕ ЖАЛЕЕТ. Самоубеждение должно работать, и эффект плацебо должен действовать. Должен, но почему-то не работает. Всё не так, как у людей.
И душ не такой, как у людей. Даже не душ, а потоки ледяных струй. Отрезвляют. Вытаскивают из цепкого, липкого и тяжелого сна. Прогоняют кошмары, возвращают к реальности. Напоминают о повседневных проблемах, боли, делах. Капли падают вниз, разбиваясь о кафельный пол. Если спрыгнуть из окна, не разобьешься так же, как они. Мешает оболочка. И будет больно, еще больнее, чем сейчас. Нет, Ларцев, старый ты ублюдок, ты должен жить. Ты уродлив, а твоя смерть будет еще более уродлива. Мир не выдержит, равновесие нарушится. А в мире, полном дерьма, всё же есть кое-что хорошее. Искреннее и шумное. Отвлекающее от рутины. Вадим.
Вадим. И вокруг становится светлее, будто в старую лампочку накаливания вдохнули новую жизнь. Или в самого Ларцева вставили новый светодиод? Черт его знает, но рядом с этим парнишкой становится спокойнее. Он заполняет собой пустоту и тишину. Вначале это раздражало, но потом Ларцев привык. Привык к высокому тембру голоса, к вечно растрепанным волосам, мату, непроизвольно срывающемуся с губ Вадюши. И из-за этого контраст ночи и дня ощущался еще острее. Теперь день делился еще на две части, что заметно осложняло жизнь Ларцева. До занятий с Вадимом и после занятий с Вадимом. А потом ночь. И утро — таблетки и душ. И ожидание вечера. Вечера, где Вадюша ввалится в квартиру, привычно сопя, вразвалку пройдет на кухню и будет пытаться решить очередную задачу. А Ларцев будет наталкивать своего ученика на способы решения, и совсем забудет о своих недугах, и даже, возможно, улыбнется, когда ответ сойдется, когда Вадюша радостно рассмеется и скажет излюбленное: «Я говорил, что выебу эту химию!». И взъерошит волосы. Или нет. Наверное, нет. Но о боли забудет точно. А потом, ночью, будет думать, сможет ли Вадим заменить эти две утренние горсти химии. Наверное, всё же сможет. Да только вряд ли когда-нибудь это случится. Вадюша сдаст химию в техникуме и забудет про неё. А Ларцев увеличит дозу лекарств, и в его жизни химии станет еще на несколько грамм больше.
"Домашнее задание"
Вадик стоял посреди кухни и тяжело вздыхал. В колледже его дела пошли в гору, близилась сессия, и Вадя уже никак не мог отвертеться от практического задания — испечь что-нибудь «к чаю». Сначала он надеялся ограничиться сухарями, ну или на крайний случай наплавить сахара, однако сволочная училка, которая больше напоминала протухшую курагу, чем женщину, настрого запретила использовать меньше десяти ингредиентов. Вадюша в десятый раз оглядел серые заляпанные шкафчики, старую плиту, и еще раз вздохнул. И ведь купить нельзя, эта стерва сразу догадается, что её пытаются провести. Из знакомых готовить умел лишь Рауф, но он старательно избегал появлений в квартире у Вади, всё время придумывая различные отмазки: то родственники приехали, то в поликлинику надо. Пообещав пригрозить при следующей встрече Рауфу уже не просто поликлиникой, а травмпунктом, Вадик решился приступить к делу.
Вытащив из стеллажа старую мамину книгу рецептов, которая передавалась из рук в руки уже третье поколение и, судя по всему, должна была кануть втуне после сегодняшнего использования, Вадюша начал шелестеть страницами в поисках чего-нибудь беспонтового, но съедобного. «Булочки с изюмом» — разобрал почерк то ли бабки, то ли матери Вадя, почесал затылок, яростно вспоминая, когда последний раз видел изюм. Оказалось, видел он его накануне, в супермаркете, когда выбирал орешки к пиву. Однако Вадик здесь, изюм там, мать вернется со смены лишь под утро, а выходить на улицу решительно не хотелось. Да и отголоски здравого смысла подсказывали парню, что если он пойдет в магазин, то про изюм забудет точно, а добавлять «Жигулевское» в тесто для какой-то ископаемой грымзы — просто кощунственно. Забив на изюм, Вадя решил заменить его чем-нибудь еще, но сперва приготовить тесто.
«Три стакана муки», — Вадик водил пальцем по косым строчкам, шевелил губами, читая рецепт. Три стакана муки в кухне были, было даже больше, но стараться ради старой перечницы не хотелось. Вот то ли дело Ларцеву испечь чего-нибудь. Тот все-таки ему здорово с химией помогает. Но нет, Вадя адекватно оценивал свои кулинарные способности, а травить Ларцева пока не хотелось. К муке, небрежно высыпанной в миску и на стол, добавились три яйца со скорлупой, которую Вадик, матеря всех куриц мира, потом выковыривал из теста длинными пальцами. Соль и сахар по вкусу. Над этим Вадя долго думал. Сам он любил соленое — чипсы, сухарики. Но это булки, они не должны быть солеными. Быть может, бабка ошиблась в рецепте? Как бы то ни было, парень решил перестраховаться, и все же насыпал в тесто и сахара, и соли, надеясь, что вкусовые рецепторы преподши откажут раньше, чем она вкусит сие невиданное яство.
Пока Вадюша искал подобие изюма, на край миски заполз таракан. Удивленно пошевелив усиками, он пробежал по ободку тары, и хотел было попробовать себя в роли апостола Петра, но коварное тесто затянуло неверное насекомое, поглотив его щуплое тельце.
— Еб твою мать, — в голос выругался Вадик, увидев, как тонет в тесте таракан, а вместе с ним — и надежда на удовлетворительную оценку за эту работу. Однако вытаскивать животину не хотелось — одним тараканом меньше, одним больше — какая в жопу разница? Может быть старуха не заметит? Надежда умирает последней, в отличие от рыжих усачей, гибнущих целыми кланами в современном мире и случайно, и по злому умыслу законных жителей квартир. Булочки с изюмом? Не-ет, булочки с сюрпризом. Секретный ингредиент. Секретный… И тут Вадюшу осенило. Училка должна поплатиться за свои доебы. За смерть рыжего таракашки, за измотанные нервы Вади, за потраченное время, которое можно было потратить с пользой — харкать с крыши, например. Мерзенько так улыбаясь, Вадик расстегнул ремень потрепанных джинсов. Его не волновала мысль о том, что идея «соуса» отнюдь не нова. Вадюшу вообще мало что волновало в последнее время, он просто делал то, что должен был. Должен был ходить на дополнительные занятия к Ларцеву, должен был посещать занятия, сдавать уже порядком заебавшие промежуточные работы. Вадя просто догадывался, что это нужно. Возможно, после он дойдет до истинной причины своих действий, а пока, зло сжав губы, яростно двигал рукой по члену, почему-то думая о химии, о Ларцеве, а внутренний голос картавил при слове «дрочка». Результат не заставил себя долго ждать, и вскоре, всё с той же полуковарной улыбкой, Вадюша ставил булки в духовку. Теперь уже искренне надеясь, что те не сгорят. Падла должна сожрать. А Вадик должен получить хорошую оценку, ну или хотя бы иметь возможность поскалиться потом над старой дурой.
Жаль, Ларцев не оценит.
@темы: фанфик - слэш, дыбенко