Таки деанон был, всё было, всем спасибо, а мои опусы пусть здесь висят. Чтобы не искать, как ключи в сумке твой девушки.
НЕРЕЙТИНГ-драбблы. драма, ангст, Ларцев с внешкой Ларина (теперь-то уже можно это афишировать)
"Не хэппи энд" Реальность била в глаза ярким белым светом, вытягивала из Ларцева все силы. Что-то происходило, но он не понимал, что именно. Парализованный , он лежал на жесткой кровати и старался осознать, почему он теперь один. Снова. Опять. Всё вернулось на круги своя, жизнь будто бы отмотали на полгода назад. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И плохо теперь, а ведь только пару дней назад ни Ларцев, ни Вадюша ни о чём не подозревали.
***
«Что с тобой не так, мразь?» Вопрос, повисший однажды в воздухе. Ларцев брился в этот момент, и думал о предстоящей встрече с Вадимом. Порезался. Боль вернула его в настоящее, а испачкавшие футболку капли крови вызвали иррациональное отвращение. Обработать порез перекисью — несколько секунд. Застирать старую футболку — три минуты. Ответить на внезапный вопрос... секунда. Если знаешь ответ. А ответа не было. Были лишь факты. И они кричали, орали, визжали, оглушали Ларцева ярко-белым, раскаленным — «Ты гомик. Извращенец. Мразь. Ты не создан для любви. Ты не создан ни для чего хорошего в этом мире. Ты — отражение человека. Ты тень. Ничтожество. Ты тратишь его время.»
Так не может продолжаться дальше. Ларцев знает, что нужно заканчивать. Знает, что хэппи эндов не бывает. И сказки лгут. И люди лгут. И он лжет сам себе, когда думает, что его любят. Нужно заканчивать, и чем быстрее, тем лучше. Разойтись быстро, по-мужски, без лишних слов и соплей. Желательно молча, и без «прощальных поцелуев». Будет больно, на первых порах. Ларцев знает, что сделает больно не только себе. И что Вадюша может не понять, может обидеться. Но продолжения нет, как нет продолжения у детских сказок. И не будут они вместе ходить по Эрмитажу, а вечером готовить вместе ужин, убираться в квартире по субботам, чтобы воскресенье посвятить заслуженному отдыху. А если и будут — то только первое время. Потом кому-нибудь надоест. Отношения — это не только любовь, не только секс. Ларцев это хорошо знает, а Вадюше пока рано. Паренёк должен нагуляться, а не сидеть дома и смотреть, как его любовник готовится к завтрашнему рабочему дню. Лучше закончить сейчас, и помнить лишь хорошее, чем разбежаться после нескольких лет быта и проблем совместной жизни.
И хоть в голове все эти слова звучали убедительно, перед приходом Вадюши Ларцев волновался. А тот, ничего не подозревая, весело ввалился в квартиру, с порога начиная что-то говорить. Говорить много, громко и наверняка что-то важное. Но Ларцев не мог вникнуть в суть, стараясь подобрать нужные слова. Тем временем Вадюша продолжал наполнять воздух шумом.
— Знаешь, че придумал? А? Мы собаку заведем! У тебя же только на кошек аллергия, и на лактозу, верно? А собаки — они крутые, особенно большие! Не такие мелкие пиздливые крысы, а серьезные кобели, с которыми ночью на Дыбенко можно хоть самому забитому ботану ходить. Давай заведем! Я с ним даже гулять буду.
Вадюша по-хозяйски протопал в спальню, которая являлась так же и гостиной — Ларцев жил в однушке — и плюхнулся на диван. Хозяин квартиры молча прошел за ним, нервно сжимая кулаки.
— Вадим... То, что я сейчас скажу... не должно тебя никак обидеть.
Не должно... было. В мыслях Ларцева, где всё складывалось более-менее удачно. Если разрыв по инициативе одной из сторон можно назвать удачным событием. А Вадюша понял, не говорил ничего. Молчал, словно обдумывая решение любовника. Но надолго его не хватило.
— Ты охуел, а? Ты чего, в старческий маразм впал? Или таблетками объебался? Химия совсем мозг выела? Иди в жопу со своими «это должно закончиться». Вадя против! У нас уже без пяти минут собака, а ты ливануть решил?
Мгновение, удар. Голова Ларцева мотнулась в сторону, будто была слабо пришита к шее, щека горела от увесистого шлепка. «Леща», как называл это Вадим, рассказывая о своих развлечениях с друзьями. Еще минута, еще несколько ругательств в адрес Ларцева, и Вадим выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, оставив Александра Дмитриевича «думать о своем поведении». И Ларцев думал. Думал о том, что возможно поторопился, и что следовало бы подготовить почву для этого разговора. А с другой стороны, продлившиеся еще пару недель отношения было бы сложнее закончить. И собака... какой же Вадим еще ребенок. Или нет?
***
Или нет. Именно Вадюша был готов к длительным отношениям. А Ларцев испугался. И лежал теперь, смотрел в потолок, сверлил его взглядом. Всё вернулось на круги своя. Время отмоталось на полгода назад, хотя очень хотелось, чтоб только на неделю. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И жить теперь с осознанием того, что, возможно, ты, Ларцев, проебал лучшее в своей жизни. Проебал, просто потому что испугался.
"С чего начинается утро"
Утро Ларцева начинается не с кофе. Утро Ларцева начинается не с просмотра новостей в социальных сетях. Не с музыки и не с зарядки. Не с мыслей о том, как он любит или ненавидит сегодняшний день. Утро Ларцева — это две горсти таблеток и холодный душ. Лекарства помогают ему выжить в последующие двадцать четыре часа. Не спрыгнуть с крыши ненавистной школы, не разбить голову нерадивого ученика об парту. Ларцев не псих, он полностью нормален. Не без помощи вспомогательных препаратов. У Ларцева болит сердце, печень и колено — разрыв мениска, юношеская травма. У Ларцева депрессия. Две горсти таблеток — чтобы не корчиться от боли. Чтобы не блевать в школьном туалете, стараясь не прикасаться руками к грязному бачку, не вдыхать устойчивый запах дешевых сигарет и мочи. Чтобы работать. Чтобы хотя бы на несколько часов абстрагироваться от внешнего мира, и лежать, смотря в потолок, наслаждаясь тишиной и отсутствием боли. Как сытый не понимает голодного, так здоровый никогда не поймет больного. Человеку свойственно забывать свою боль, но с новым приступом она ощущается будто сильнее, чем в предыдущие разы. Ларцев это знает, и Ларцев боится боли. Боится, что будет еще хуже. Что учительской зарплаты не будет хватать на все лекарства, которых с каждым годом становится всё больше. Боится привыкания к анальгетикам, которое уже овладело им. И поэтому он всячески отсекает любые новые, ранее не испытываемые эмоции и ощущения. Они неизвестны — а значит опасны. Опасность — боль. А от боли нет лекарства. К ней невозможно подготовиться, её можно притупить или заглушить. А Ларцев сильный, ведь до сих пор не скатился до алкоголизма. И от наркотиков смог отказаться еще несколько лет назад. И не жалеет об этом… Не жалеет. НЕ ЖАЛЕЕТ. Самоубеждение должно работать, и эффект плацебо должен действовать. Должен, но почему-то не работает. Всё не так, как у людей.
И душ не такой, как у людей. Даже не душ, а потоки ледяных струй. Отрезвляют. Вытаскивают из цепкого, липкого и тяжелого сна. Прогоняют кошмары, возвращают к реальности. Напоминают о повседневных проблемах, боли, делах. Капли падают вниз, разбиваясь о кафельный пол. Если спрыгнуть из окна, не разобьешься так же, как они. Мешает оболочка. И будет больно, еще больнее, чем сейчас. Нет, Ларцев, старый ты ублюдок, ты должен жить. Ты уродлив, а твоя смерть будет еще более уродлива. Мир не выдержит, равновесие нарушится. А в мире, полном дерьма, всё же есть кое-что хорошее. Искреннее и шумное. Отвлекающее от рутины. Вадим.
Вадим. И вокруг становится светлее, будто в старую лампочку накаливания вдохнули новую жизнь. Или в самого Ларцева вставили новый светодиод? Черт его знает, но рядом с этим парнишкой становится спокойнее. Он заполняет собой пустоту и тишину. Вначале это раздражало, но потом Ларцев привык. Привык к высокому тембру голоса, к вечно растрепанным волосам, мату, непроизвольно срывающемуся с губ Вадюши. И из-за этого контраст ночи и дня ощущался еще острее. Теперь день делился еще на две части, что заметно осложняло жизнь Ларцева. До занятий с Вадимом и после занятий с Вадимом. А потом ночь. И утро — таблетки и душ. И ожидание вечера. Вечера, где Вадюша ввалится в квартиру, привычно сопя, вразвалку пройдет на кухню и будет пытаться решить очередную задачу. А Ларцев будет наталкивать своего ученика на способы решения, и совсем забудет о своих недугах, и даже, возможно, улыбнется, когда ответ сойдется, когда Вадюша радостно рассмеется и скажет излюбленное: «Я говорил, что выебу эту химию!». И взъерошит волосы. Или нет. Наверное, нет. Но о боли забудет точно. А потом, ночью, будет думать, сможет ли Вадим заменить эти две утренние горсти химии. Наверное, всё же сможет. Да только вряд ли когда-нибудь это случится. Вадюша сдаст химию в техникуме и забудет про неё. А Ларцев увеличит дозу лекарств, и в его жизни химии станет еще на несколько грамм больше.
"Домашнее задание"
Вадик стоял посреди кухни и тяжело вздыхал. В колледже его дела пошли в гору, близилась сессия, и Вадя уже никак не мог отвертеться от практического задания — испечь что-нибудь «к чаю». Сначала он надеялся ограничиться сухарями, ну или на крайний случай наплавить сахара, однако сволочная училка, которая больше напоминала протухшую курагу, чем женщину, настрого запретила использовать меньше десяти ингредиентов. Вадюша в десятый раз оглядел серые заляпанные шкафчики, старую плиту, и еще раз вздохнул. И ведь купить нельзя, эта стерва сразу догадается, что её пытаются провести. Из знакомых готовить умел лишь Рауф, но он старательно избегал появлений в квартире у Вади, всё время придумывая различные отмазки: то родственники приехали, то в поликлинику надо. Пообещав пригрозить при следующей встрече Рауфу уже не просто поликлиникой, а травмпунктом, Вадик решился приступить к делу.
Вытащив из стеллажа старую мамину книгу рецептов, которая передавалась из рук в руки уже третье поколение и, судя по всему, должна была кануть втуне после сегодняшнего использования, Вадюша начал шелестеть страницами в поисках чего-нибудь беспонтового, но съедобного. «Булочки с изюмом» — разобрал почерк то ли бабки, то ли матери Вадя, почесал затылок, яростно вспоминая, когда последний раз видел изюм. Оказалось, видел он его накануне, в супермаркете, когда выбирал орешки к пиву. Однако Вадик здесь, изюм там, мать вернется со смены лишь под утро, а выходить на улицу решительно не хотелось. Да и отголоски здравого смысла подсказывали парню, что если он пойдет в магазин, то про изюм забудет точно, а добавлять «Жигулевское» в тесто для какой-то ископаемой грымзы — просто кощунственно. Забив на изюм, Вадя решил заменить его чем-нибудь еще, но сперва приготовить тесто.
«Три стакана муки», — Вадик водил пальцем по косым строчкам, шевелил губами, читая рецепт. Три стакана муки в кухне были, было даже больше, но стараться ради старой перечницы не хотелось. Вот то ли дело Ларцеву испечь чего-нибудь. Тот все-таки ему здорово с химией помогает. Но нет, Вадя адекватно оценивал свои кулинарные способности, а травить Ларцева пока не хотелось. К муке, небрежно высыпанной в миску и на стол, добавились три яйца со скорлупой, которую Вадик, матеря всех куриц мира, потом выковыривал из теста длинными пальцами. Соль и сахар по вкусу. Над этим Вадя долго думал. Сам он любил соленое — чипсы, сухарики. Но это булки, они не должны быть солеными. Быть может, бабка ошиблась в рецепте? Как бы то ни было, парень решил перестраховаться, и все же насыпал в тесто и сахара, и соли, надеясь, что вкусовые рецепторы преподши откажут раньше, чем она вкусит сие невиданное яство.
Пока Вадюша искал подобие изюма, на край миски заполз таракан. Удивленно пошевелив усиками, он пробежал по ободку тары, и хотел было попробовать себя в роли апостола Петра, но коварное тесто затянуло неверное насекомое, поглотив его щуплое тельце.
— Еб твою мать, — в голос выругался Вадик, увидев, как тонет в тесте таракан, а вместе с ним — и надежда на удовлетворительную оценку за эту работу. Однако вытаскивать животину не хотелось — одним тараканом меньше, одним больше — какая в жопу разница? Может быть старуха не заметит? Надежда умирает последней, в отличие от рыжих усачей, гибнущих целыми кланами в современном мире и случайно, и по злому умыслу законных жителей квартир. Булочки с изюмом? Не-ет, булочки с сюрпризом. Секретный ингредиент. Секретный… И тут Вадюшу осенило. Училка должна поплатиться за свои доебы. За смерть рыжего таракашки, за измотанные нервы Вади, за потраченное время, которое можно было потратить с пользой — харкать с крыши, например. Мерзенько так улыбаясь, Вадик расстегнул ремень потрепанных джинсов. Его не волновала мысль о том, что идея «соуса» отнюдь не нова. Вадюшу вообще мало что волновало в последнее время, он просто делал то, что должен был. Должен был ходить на дополнительные занятия к Ларцеву, должен был посещать занятия, сдавать уже порядком заебавшие промежуточные работы. Вадя просто догадывался, что это нужно. Возможно, после он дойдет до истинной причины своих действий, а пока, зло сжав губы, яростно двигал рукой по члену, почему-то думая о химии, о Ларцеве, а внутренний голос картавил при слове «дрочка». Результат не заставил себя долго ждать, и вскоре, всё с той же полуковарной улыбкой, Вадюша ставил булки в духовку. Теперь уже искренне надеясь, что те не сгорят. Падла должна сожрать. А Вадик должен получить хорошую оценку, ну или хотя бы иметь возможность поскалиться потом над старой дурой.
Жаль, Ларцев не оценит.
НЕРЕЙТИНГ-драбблы. драма, ангст, Ларцев с внешкой Ларина (теперь-то уже можно это афишировать)
"Не хэппи энд" Реальность била в глаза ярким белым светом, вытягивала из Ларцева все силы. Что-то происходило, но он не понимал, что именно. Парализованный , он лежал на жесткой кровати и старался осознать, почему он теперь один. Снова. Опять. Всё вернулось на круги своя, жизнь будто бы отмотали на полгода назад. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И плохо теперь, а ведь только пару дней назад ни Ларцев, ни Вадюша ни о чём не подозревали.
***
«Что с тобой не так, мразь?» Вопрос, повисший однажды в воздухе. Ларцев брился в этот момент, и думал о предстоящей встрече с Вадимом. Порезался. Боль вернула его в настоящее, а испачкавшие футболку капли крови вызвали иррациональное отвращение. Обработать порез перекисью — несколько секунд. Застирать старую футболку — три минуты. Ответить на внезапный вопрос... секунда. Если знаешь ответ. А ответа не было. Были лишь факты. И они кричали, орали, визжали, оглушали Ларцева ярко-белым, раскаленным — «Ты гомик. Извращенец. Мразь. Ты не создан для любви. Ты не создан ни для чего хорошего в этом мире. Ты — отражение человека. Ты тень. Ничтожество. Ты тратишь его время.»
Так не может продолжаться дальше. Ларцев знает, что нужно заканчивать. Знает, что хэппи эндов не бывает. И сказки лгут. И люди лгут. И он лжет сам себе, когда думает, что его любят. Нужно заканчивать, и чем быстрее, тем лучше. Разойтись быстро, по-мужски, без лишних слов и соплей. Желательно молча, и без «прощальных поцелуев». Будет больно, на первых порах. Ларцев знает, что сделает больно не только себе. И что Вадюша может не понять, может обидеться. Но продолжения нет, как нет продолжения у детских сказок. И не будут они вместе ходить по Эрмитажу, а вечером готовить вместе ужин, убираться в квартире по субботам, чтобы воскресенье посвятить заслуженному отдыху. А если и будут — то только первое время. Потом кому-нибудь надоест. Отношения — это не только любовь, не только секс. Ларцев это хорошо знает, а Вадюше пока рано. Паренёк должен нагуляться, а не сидеть дома и смотреть, как его любовник готовится к завтрашнему рабочему дню. Лучше закончить сейчас, и помнить лишь хорошее, чем разбежаться после нескольких лет быта и проблем совместной жизни.
И хоть в голове все эти слова звучали убедительно, перед приходом Вадюши Ларцев волновался. А тот, ничего не подозревая, весело ввалился в квартиру, с порога начиная что-то говорить. Говорить много, громко и наверняка что-то важное. Но Ларцев не мог вникнуть в суть, стараясь подобрать нужные слова. Тем временем Вадюша продолжал наполнять воздух шумом.
— Знаешь, че придумал? А? Мы собаку заведем! У тебя же только на кошек аллергия, и на лактозу, верно? А собаки — они крутые, особенно большие! Не такие мелкие пиздливые крысы, а серьезные кобели, с которыми ночью на Дыбенко можно хоть самому забитому ботану ходить. Давай заведем! Я с ним даже гулять буду.
Вадюша по-хозяйски протопал в спальню, которая являлась так же и гостиной — Ларцев жил в однушке — и плюхнулся на диван. Хозяин квартиры молча прошел за ним, нервно сжимая кулаки.
— Вадим... То, что я сейчас скажу... не должно тебя никак обидеть.
Не должно... было. В мыслях Ларцева, где всё складывалось более-менее удачно. Если разрыв по инициативе одной из сторон можно назвать удачным событием. А Вадюша понял, не говорил ничего. Молчал, словно обдумывая решение любовника. Но надолго его не хватило.
— Ты охуел, а? Ты чего, в старческий маразм впал? Или таблетками объебался? Химия совсем мозг выела? Иди в жопу со своими «это должно закончиться». Вадя против! У нас уже без пяти минут собака, а ты ливануть решил?
Мгновение, удар. Голова Ларцева мотнулась в сторону, будто была слабо пришита к шее, щека горела от увесистого шлепка. «Леща», как называл это Вадим, рассказывая о своих развлечениях с друзьями. Еще минута, еще несколько ругательств в адрес Ларцева, и Вадим выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, оставив Александра Дмитриевича «думать о своем поведении». И Ларцев думал. Думал о том, что возможно поторопился, и что следовало бы подготовить почву для этого разговора. А с другой стороны, продлившиеся еще пару недель отношения было бы сложнее закончить. И собака... какой же Вадим еще ребенок. Или нет?
***
Или нет. Именно Вадюша был готов к длительным отношениям. А Ларцев испугался. И лежал теперь, смотрел в потолок, сверлил его взглядом. Всё вернулось на круги своя. Время отмоталось на полгода назад, хотя очень хотелось, чтоб только на неделю. Только вот воспоминания не отмотать. И не стереть. И жить теперь с осознанием того, что, возможно, ты, Ларцев, проебал лучшее в своей жизни. Проебал, просто потому что испугался.
"С чего начинается утро"
Утро Ларцева начинается не с кофе. Утро Ларцева начинается не с просмотра новостей в социальных сетях. Не с музыки и не с зарядки. Не с мыслей о том, как он любит или ненавидит сегодняшний день. Утро Ларцева — это две горсти таблеток и холодный душ. Лекарства помогают ему выжить в последующие двадцать четыре часа. Не спрыгнуть с крыши ненавистной школы, не разбить голову нерадивого ученика об парту. Ларцев не псих, он полностью нормален. Не без помощи вспомогательных препаратов. У Ларцева болит сердце, печень и колено — разрыв мениска, юношеская травма. У Ларцева депрессия. Две горсти таблеток — чтобы не корчиться от боли. Чтобы не блевать в школьном туалете, стараясь не прикасаться руками к грязному бачку, не вдыхать устойчивый запах дешевых сигарет и мочи. Чтобы работать. Чтобы хотя бы на несколько часов абстрагироваться от внешнего мира, и лежать, смотря в потолок, наслаждаясь тишиной и отсутствием боли. Как сытый не понимает голодного, так здоровый никогда не поймет больного. Человеку свойственно забывать свою боль, но с новым приступом она ощущается будто сильнее, чем в предыдущие разы. Ларцев это знает, и Ларцев боится боли. Боится, что будет еще хуже. Что учительской зарплаты не будет хватать на все лекарства, которых с каждым годом становится всё больше. Боится привыкания к анальгетикам, которое уже овладело им. И поэтому он всячески отсекает любые новые, ранее не испытываемые эмоции и ощущения. Они неизвестны — а значит опасны. Опасность — боль. А от боли нет лекарства. К ней невозможно подготовиться, её можно притупить или заглушить. А Ларцев сильный, ведь до сих пор не скатился до алкоголизма. И от наркотиков смог отказаться еще несколько лет назад. И не жалеет об этом… Не жалеет. НЕ ЖАЛЕЕТ. Самоубеждение должно работать, и эффект плацебо должен действовать. Должен, но почему-то не работает. Всё не так, как у людей.
И душ не такой, как у людей. Даже не душ, а потоки ледяных струй. Отрезвляют. Вытаскивают из цепкого, липкого и тяжелого сна. Прогоняют кошмары, возвращают к реальности. Напоминают о повседневных проблемах, боли, делах. Капли падают вниз, разбиваясь о кафельный пол. Если спрыгнуть из окна, не разобьешься так же, как они. Мешает оболочка. И будет больно, еще больнее, чем сейчас. Нет, Ларцев, старый ты ублюдок, ты должен жить. Ты уродлив, а твоя смерть будет еще более уродлива. Мир не выдержит, равновесие нарушится. А в мире, полном дерьма, всё же есть кое-что хорошее. Искреннее и шумное. Отвлекающее от рутины. Вадим.
Вадим. И вокруг становится светлее, будто в старую лампочку накаливания вдохнули новую жизнь. Или в самого Ларцева вставили новый светодиод? Черт его знает, но рядом с этим парнишкой становится спокойнее. Он заполняет собой пустоту и тишину. Вначале это раздражало, но потом Ларцев привык. Привык к высокому тембру голоса, к вечно растрепанным волосам, мату, непроизвольно срывающемуся с губ Вадюши. И из-за этого контраст ночи и дня ощущался еще острее. Теперь день делился еще на две части, что заметно осложняло жизнь Ларцева. До занятий с Вадимом и после занятий с Вадимом. А потом ночь. И утро — таблетки и душ. И ожидание вечера. Вечера, где Вадюша ввалится в квартиру, привычно сопя, вразвалку пройдет на кухню и будет пытаться решить очередную задачу. А Ларцев будет наталкивать своего ученика на способы решения, и совсем забудет о своих недугах, и даже, возможно, улыбнется, когда ответ сойдется, когда Вадюша радостно рассмеется и скажет излюбленное: «Я говорил, что выебу эту химию!». И взъерошит волосы. Или нет. Наверное, нет. Но о боли забудет точно. А потом, ночью, будет думать, сможет ли Вадим заменить эти две утренние горсти химии. Наверное, всё же сможет. Да только вряд ли когда-нибудь это случится. Вадюша сдаст химию в техникуме и забудет про неё. А Ларцев увеличит дозу лекарств, и в его жизни химии станет еще на несколько грамм больше.
"Домашнее задание"
Вадик стоял посреди кухни и тяжело вздыхал. В колледже его дела пошли в гору, близилась сессия, и Вадя уже никак не мог отвертеться от практического задания — испечь что-нибудь «к чаю». Сначала он надеялся ограничиться сухарями, ну или на крайний случай наплавить сахара, однако сволочная училка, которая больше напоминала протухшую курагу, чем женщину, настрого запретила использовать меньше десяти ингредиентов. Вадюша в десятый раз оглядел серые заляпанные шкафчики, старую плиту, и еще раз вздохнул. И ведь купить нельзя, эта стерва сразу догадается, что её пытаются провести. Из знакомых готовить умел лишь Рауф, но он старательно избегал появлений в квартире у Вади, всё время придумывая различные отмазки: то родственники приехали, то в поликлинику надо. Пообещав пригрозить при следующей встрече Рауфу уже не просто поликлиникой, а травмпунктом, Вадик решился приступить к делу.
Вытащив из стеллажа старую мамину книгу рецептов, которая передавалась из рук в руки уже третье поколение и, судя по всему, должна была кануть втуне после сегодняшнего использования, Вадюша начал шелестеть страницами в поисках чего-нибудь беспонтового, но съедобного. «Булочки с изюмом» — разобрал почерк то ли бабки, то ли матери Вадя, почесал затылок, яростно вспоминая, когда последний раз видел изюм. Оказалось, видел он его накануне, в супермаркете, когда выбирал орешки к пиву. Однако Вадик здесь, изюм там, мать вернется со смены лишь под утро, а выходить на улицу решительно не хотелось. Да и отголоски здравого смысла подсказывали парню, что если он пойдет в магазин, то про изюм забудет точно, а добавлять «Жигулевское» в тесто для какой-то ископаемой грымзы — просто кощунственно. Забив на изюм, Вадя решил заменить его чем-нибудь еще, но сперва приготовить тесто.
«Три стакана муки», — Вадик водил пальцем по косым строчкам, шевелил губами, читая рецепт. Три стакана муки в кухне были, было даже больше, но стараться ради старой перечницы не хотелось. Вот то ли дело Ларцеву испечь чего-нибудь. Тот все-таки ему здорово с химией помогает. Но нет, Вадя адекватно оценивал свои кулинарные способности, а травить Ларцева пока не хотелось. К муке, небрежно высыпанной в миску и на стол, добавились три яйца со скорлупой, которую Вадик, матеря всех куриц мира, потом выковыривал из теста длинными пальцами. Соль и сахар по вкусу. Над этим Вадя долго думал. Сам он любил соленое — чипсы, сухарики. Но это булки, они не должны быть солеными. Быть может, бабка ошиблась в рецепте? Как бы то ни было, парень решил перестраховаться, и все же насыпал в тесто и сахара, и соли, надеясь, что вкусовые рецепторы преподши откажут раньше, чем она вкусит сие невиданное яство.
Пока Вадюша искал подобие изюма, на край миски заполз таракан. Удивленно пошевелив усиками, он пробежал по ободку тары, и хотел было попробовать себя в роли апостола Петра, но коварное тесто затянуло неверное насекомое, поглотив его щуплое тельце.
— Еб твою мать, — в голос выругался Вадик, увидев, как тонет в тесте таракан, а вместе с ним — и надежда на удовлетворительную оценку за эту работу. Однако вытаскивать животину не хотелось — одним тараканом меньше, одним больше — какая в жопу разница? Может быть старуха не заметит? Надежда умирает последней, в отличие от рыжих усачей, гибнущих целыми кланами в современном мире и случайно, и по злому умыслу законных жителей квартир. Булочки с изюмом? Не-ет, булочки с сюрпризом. Секретный ингредиент. Секретный… И тут Вадюшу осенило. Училка должна поплатиться за свои доебы. За смерть рыжего таракашки, за измотанные нервы Вади, за потраченное время, которое можно было потратить с пользой — харкать с крыши, например. Мерзенько так улыбаясь, Вадик расстегнул ремень потрепанных джинсов. Его не волновала мысль о том, что идея «соуса» отнюдь не нова. Вадюшу вообще мало что волновало в последнее время, он просто делал то, что должен был. Должен был ходить на дополнительные занятия к Ларцеву, должен был посещать занятия, сдавать уже порядком заебавшие промежуточные работы. Вадя просто догадывался, что это нужно. Возможно, после он дойдет до истинной причины своих действий, а пока, зло сжав губы, яростно двигал рукой по члену, почему-то думая о химии, о Ларцеве, а внутренний голос картавил при слове «дрочка». Результат не заставил себя долго ждать, и вскоре, всё с той же полуковарной улыбкой, Вадюша ставил булки в духовку. Теперь уже искренне надеясь, что те не сгорят. Падла должна сожрать. А Вадик должен получить хорошую оценку, ну или хотя бы иметь возможность поскалиться потом над старой дурой.
Жаль, Ларцев не оценит.
@темы: фанфик - слэш, дыбенко